Сказание о тырнетчиках И настал день. И светило солнце. И сломался у меня Тырнет во усадьбе моей. И сделан был звонок телефонный в новую Тырнет-компанию, чтобы имела я возможность великую на порносайты дрочувать, да хуйню всякую по литресурсам распихивать. И явились на следующий день во мои палаты три богатыря, красоты несказанной: Андрюха, аки Культурист чахоточный, Серёга, аки Терминатор доморощенный, да Колян, аки Морячек Папай. И началось дело великое, закипела работа кипучая, да хуями обложено было пол города с крыш крутых. Затащили они на чердак бухту кабеля да катили ее по мусору, да по говну голубиному, но уебал Коля своею головной костью могучей по балке кровельной и посыпалось на чела всем с балок говно голубиное. И молвил Коля «Йобтваю!», и отвечали ему все «МУДАБЛЯ!». Стали тырнетчики делом правым занимацца, да протягивать кабель белоснежный через все палаты каменны, сквозь дверь парадную, да чрез счётчик электрический. Два добра молодца за дверями миссию тайную выполняли, а третий богатырь, вельми мужественный, коварно к соитию меня склонял. Я – девица честная, почти замужняя, и не хотелось мне погрязть во грехе разнузданном с Андрюхой, хотя и красив он был словно яблоко наливное, и в штанах его синих могуче вздымалась плоть мужыцкая, дрожь вызывающая. И почти поддалась я искусителю с потенцией несравненной, да прикидывала хуй к носу где бы тайно ему отдацца, штоп остальные богатыри сиё не прознали, да корпоративного слияния не потребовали, чтоб справедливость восстановить нарушенную. Но мысли мои сладкие, похотью пропитанные, нарушены были глухим стуком за дверями парадными, да криком богатырским: «Йобвашумать!» Старая табуретка, коя опорой служила Серёге-Терминатору, не выдержала весу его критического, да подломились её ноженьки ореховые, и повержен был богатырь наземь, но жив остался, что характерно. Мысли мои, навеянные Андрюхой-искусителем девичьим, враз пропали, ибо Серёге помощь была нужнее. Смазала я рану кровавую на длани евойной зельем целебным, йодом наречённым, и взглянул на меня Серёга взглядом благодарным, обжигающим, раздевающим меня до нижней рубахи… Смутилась я безгранично, ибо в мои планы не входило корпоративное слияние, и Серёга покалеченный в частности. Тут и Колян подтянулся, топая мощно сапогами, говнищем облепленными, потому что в подвале усадьбы моей изрядные залежи фекалий да хуйни разной скопилось, а Колян там что-то искал, выглядывая взором орлиным ретранслятор басурманский. И понял тогда Андрюха, что не даст ему сегодня девица красная, потому что свидетелей много тому собралось, и вздохнул жутко, с присвистом, обречённо. Потупила я взгляд свой в пол гранитный, да пригласила всю троицу могучую чаем полакомиться на пищеблоке моём. И прихлёбывала я напиток обжигающий с блюдца позолоченного, а богатыри всё более налегали на водку вкусную, «Русским Стандартом» названную, да закусывали огурчиками малосольными, кои изготовлять я большая мастерица, да глядели на меня с благодарностью, и бровьми чернявыми шевелили задорно. Откушали богатыри пищи простой, русской, да подобрели, как водится. И, сбегав по очереди в уборную, стали с моим компом апгрейдом занимацца забесплатно, и лишь из чувства благодарности за доброту мою сердечную, и за очи мои красивые. И установили они мне аж два антивируса, узнав, на какие сайты меня чаще всего заносит, и где я черпаю своё вдохновение, почистили компьютер, да подарили много штучек пользительных, кои они украли бессовестно в офисе богатом, с целью неопределённой. И расстались мы с богатырями друзьями ниибическими, принеся клятву звонить друг другу по связи телефонной, да общаться при помощи мыла электронного. И с грустью закрыла я за богатырями дверь резную, парадную, собрала обломки табуретки ореховой, да тут же утилизировала через мусоропровод. И закручинилась. Ибо мощи Андрюхины, во штанах его мною замеченные, мне покоя не давали. … А Андрюха с богатырями остальными, едва за околицу вышел, по лбу банкой от пива огреб от Серёги с Коляном. От такого Андрюха стал страшно ругаться, но друзья евойные лишь гнусно посмеялись над товарищем-лузером, сказали хором «Ахуетьпроизводственно!» - и заржали дружно. З.Ы. А вчера я написала Андрюхе депешу электронную, в коей приглашала его к себе на журфикс, обещая супризы, развлечения и лакомства заморские, французские. И цельную ночь кровожадно щупала мощи его могучие, да наслаждалась потенцией богатырской, в коей я ни разу не ошиблась. Честь Мне было шестнадцать, и я не сберегла свою честь. Проебала, прости, Господи. Я сидела в школьном туалете на подоконнике, болтала ножками, обутыми в красные кедики, и думала о том, что теперь меня точно не возьмёт замуж ни один приличный мужик. Никогда. А замуж за того, кто мне эту честь помог не сберечь – я не собиралась. Ещё чего. Ненадёжный мужик. Ни о чём вообще. Вот буквально только что меня подружка спросила: - Слышь, а у твоего Ваньки куртка серая есть? - Ну, есть – ответила я, пытаясь смыть в унитаз окурок - Хы. Клёво. А он вчера от тебя во сколько домой ушёл? - Хм… - задумалась. – В пол-одиннадцатого. - Слышь, я вчера пошла с собакой гулять вечером, вдруг вижу – вроде Ванька пилит. Издали непонятно. В руке у него – гантеля. Ты ему гантелю давала? - Угу. Я их дома сама вытачиваю, а потом всем дарю. У меня вся квартира в гантелях. Папа мой ему подогнал. Типа, пусть Ванька мышцы наращивает, а то тощий как кот со свалки. - Точно. Ванька. Короче, идёт он, гантелю эту двумя руками держит, и тут его так повело, так повело в сторону… Наебнулся он, короче, с вашей гантелей! – и заржала. Ну, а я что сделаю? Ну, наебнулся. Потому что сам весит на сто грамм больше, чем эта гантеля. Заступаться за него? Нафига? Сам виноват. Но меня щас больше волновал вопрос, что мне делать с потерянной честью-то? …Я берегла честь три года. Как только поняла, что она у меня есть. Как её беречь – меня никто этому не учил. И какие посягательства я испытать должна – тоже ни одна сволочь не намекнула. Поэтому, когда наш двадцатидвухлетний учитель физики по кличке Дрищ, предложил мне влиться в основной состав школьного ансамбля «Универсал» - я не усмотрела тут никакой угрозе своей чести, и влилась. Я не заподозрила угрозы, когда Дрищ начал щипать меня на тощую жопку, шевелить тараканьими усиками, выращенными им с трудом, для солидности, и дарить мне киндер-сюрпризы, прося за них поцелуя. Зато угрозу заподозрил мой мрачный папа, и побил Дрища ногами возле школьной столовой. А мне потом дома показывали книжку научную, и, прикрывая листком бумаги полстраницы, давали почитать абзац про педофилов. Так я поняла, что охота на мою честь открыта. И стала бояться. Я боялась ещё год. Я боялась подвалов. Потому что знала, что в подвале отбирают честь, не спрашивая имени-фамилии. В подвале сидит шпана, которая отбирает честь, надругивает её, и предаёт сей факт огласке. Это было мне известно с детства, и я боялась. В 14 лет я впервые попробовала водку, сидя в компании малознакомых мальчиков-дачников, и чуть не потеряла честь по доброй воле. Мальчик Виталик предложил мне показать красивую полянку в лесу, на которой растёт много ландышей, а я подумала, что он просто хочет целоваться, но стесняется. И пошла на полянку. Когда мальчик Виталик попытался снять с меня трусы – я заподозрила неладное, и подняла вой. На вой сбежался народ, и моя подруга Марина стукнула Виталика по голове толстой веткой, после чего потащила меня домой. Я плелась домой, ревела, а из штанины у меня свисал лифчик, который волочился по пыльной дороге, и напоминал о страшном покушении. Потом я познакомилась с Серёжей из соседнего дома. Он был очень воспитанный, и понравился моей маме. Я ходила к нему домой, а он мне пел песни под гитару, и говорил, что любит. На честь мою он не покушался. Пока не пришло лето, и мы с ним на пару не обгорели на подмосковном пляже. Я заботливо поливала кефиром Серёжину спину, а когда очередь дошла до меня, Серёжа вдруг вспучился, покраснел, и принялся слизывать кефир с моей спины. Я хихикала, и мне это нравилось. Пока Серёжа не перевернул меня на спину, и не вспучился ещё больше. Я посмотрела на его красное лицо, на подмышки с причёской «тут потерялся и умер Индиана Джонс», и поняла, что честь моя под большой угрозой. Под ОЧЕНЬ большой угрозой. Я это даже почувствовала бедром. Серёжу я укусила, дёрнула за волосатую подмышку, заорала: «Я хочу домой!» - и сдриснула на лестницу в одних трусах. Честь была спасена. Сергей – подвергнут остракизму и бойкоту, а охота продолжалась. Ещё через полгода у меня выросли сиськи до первого размера, и появилось увлечение панк-роком. Я ездила с друзьями-панками на Полянку, на концерты Гражданки, красила волосы в зелёный цвет, и влюбилась в прыщавого Квака. Квак был кудряв, прыщав, и хорошо играл на гитаре. Что ещё надо для того, чтобы без памяти влюбиться? Он рисовал мне на животе фломастером символ анархии, и выписывал аббревиатуру Гр. Об. Мы целовались у него дома, под Курта Кобейна и «Хуй Забей». Он говорил, что мои сиськи – сосисочного цвета, и у меня внутри всё замирало от такого поэтичного сравнения. Он научил меня курить и ругаться матом, а так же прогуливать занятия в музыкальной школе. А потом Квака забрали в армию. На его проводах я вторично напилась, и ушла в ванную блевать. Во время моего непрезентабельного занятия я вновь чуть не лишилась чести. Спасло то, что орудие, которым эта моя честь должна была быть отобрана – не функционировало. Почему-то. Зато я впервые это орудие увидела. От этого меня ещё раз стошнило, я протрезвела, снова завыла сиреной, и была спасена Квакиной мамой, которая меня очень любила, а сыну своему надавала по шее, и даже не поехала его провожать, глотая валидол, и успокаивая меня и мою разъярённую маму по телефону. В пятнадцать лет я поехала навестить в больнице подругу, вместе с её парнем. В больнице был тихий час, и его нужно было переждать. Бойфренд подруги имел хорошо подвешенный язык, быстро сунул охранникам в вагончик бутылку водки, и попросился к ним на постой. Вместе со мной. Охранники ушли на обед, а нас закрыли в вагончике, посоветовав сидеть тихо. Через пятнадцать минут после их ухода, подружкин жених показал мне свой член, и спросил, что я по этому поводу думаю. Я честно ответила, что это мой второй член в жизни, но первый, кажется, был больше. Жених оскорбился, сказал, что у него очень большой член, и сунул мне его в руку. Чтобы я в этом сама убедилась. Я пощупала рукой скользкую сардельку. Подумала. И заорала, наплевав на приказ охранников. Жених испугался, спрятал член, нахохлился, и сел в углу. Пришла охрана, дала жениху по горбу, выгнала его из вагончика, а меня научила курить гашиш. Честь я спасла. И это было главное. В шестнадцать лет я встретила Ивана. Он был старше меня на три года, учился в институте на отлично, чем меня и прельстил до невозможности, и не посягал на мою честь, ибо был девственен. Но во мне уже проснулось сексуальное любопытство. Я заставляла Ваньку читать украденную мной у мамы подшивку «СПИД-Инфо», и сыпала вопросами: «Вань, а почему по утрам член стоит? И зачем?», «Ваньк, а как ты думаешь, ОН в меня поместится, в теории?» и «Вань, а давай ты мне сиську потрогаешь?» Ваня краснел, и трогал. А я тащилась, и требовала настоящего секса. Но Иван не хотел секса. Наверное, у меня были маленькие сиськи. Не знаю. Но не хотел, зануда такая. Ни в какую. На Восьмое Марта я пришла к нему домой, получила заколку в подарок, и сурово сказала: - Всё. Сегодня будет секс. Ваня начал озираться по сторонам, но я уже деловито сняла с себя трусы, раскрылатилась на диване, в точности как на картинке из СПИД-Инфо, и приказала неожиданным басом: - Бери! Ванька всхлипнул, и взял. Прям с первого раза. И туда, куда надо. И марафонски продержался пятнадцать минут. После чего заплакал, и убежал в ванну. Я ещё немножко полежала, подёргивая носом, как заяц, и прислушиваясь к своим ощущениям. Через пять минут я удовлетворённо констатировала факт, что теперь я – уже женщина, и гордо порысила домой. …Естественно, замуж меня взял на редкость неприличный мужик, чему я даже не удивилась, ибо понимала, что честь я не сберегла, и всё такое. Естественно, после развода у меня косяком пошли одни неприличные мужики. Естественно, Ванька учился в своём Нефтегазовом, и я о нем не вспоминала… Всё естественно. Да вот только год тому назад он разыскал меня на каком-то сайте. Живёт в Америке. Работает по специальности, с нефтью. Сколько зарабатывает – я вам не скажу, чтоб самой лишний раз не расстраиваться, женат, естественно, дочку растит, и пишет, что я – дура невъебенная. Потому как на месте его жены должна была быть я. И благодарит. За то, что научила любить. И жена его мне привет передаёт. Большой американский привет из Нью-Йорка. Из МОЕГО Нью-Йорка. Хаваю приветы, и улыбаюсь. Потому что больше ничего не остаётся. Честь я не сберегла… : Грузин Лидо Позапрошлой весной меня поимели. Нет, не в песду, и даже не в жопу. Меня поимели в моск. В самую его сердцевину. Гнусно надругали, и жостко проглумились. А виновата в этом весна, и потеря бдительности. Баба я влюбчивая и доверчивая. Глаза у меня как у обоссавшегося шарпея. Наебать даже дитё малое может. Не говоря уже о Стасике. Стасика я нарыла на сайте знакомств. Что я там делала? Не знаю. Как Интернет подключила – так и зарегилась там. Очень было занятно читать на досуге послания: «Малышка! Ты хочешь потыкать страпончиком в мою бритую попочку?» и «Насри мне в рот, сука! Много насри, блядина!» Тыкать в чужые жопы страпонами не хотелось. Не то, бля, настроение. Обычно хочецца – аж зубы сводит, а тут – ну прям ни в какую! Срать в рот не люблю с детства. Я и в горшок срать не любила, а тут – в рот. Не всех опёздалов война убила, прости Господи… А тут гляжу – ба-а-атюшки… Прынц, бля, Даццкий! «И хорош, и пригож, и на барышню похож…» Мужыг. Нет, [ой] не так. Мальчик, двадцать два годика. Фотка в анкете – я пять раз без зазрения совести кончила. Понимала, конечно, что фотка – полное наебалово, и вполне возможно, что пишет мне пиндос семидесяти лет, с подагрой, простатитом и сибирской язвой, который хочет только одного: страпона в тухлый блютуз, или чтоб ему в рот насерели. Понимала, а всё равно непроизвольно кончала. Дура, хуле… И пишет мне Стасик: «Ты, моя королевишна, поразила меня прям в сердце, и я очень хотел бы удостоиться чести лобызнуть вашу галошу, и сводить Вас в тиатр!» Тиатр меня добил окончательно. Люблю духовно развитых людей. А ещё люблю мороженое дынное, Юльку свою, и секес регулярный. Но это к делу не относится. Тиатр. Вот оно – ключевое слово. И пох, какой тиатр. Юного Зрителя, или экспериментальный тиатр «Три мандавошки», что в подвале на улице Лескова… Культура, ебёныть! И пишу я ему в ответ: «Станислав, я, конечно, сильно занята, но для Вас и тиатра время найду непременна! Звоните скорее, любезный!» Врала, конечно. На жалость давила. Какое там «занята», если я готова была нестись к Стасику прям щас?! Но зачем ему об этом знать, правильно? То-то же! Встретились мы с ним через три дня на ВДНХ. Я – фся такая расфуфыренная фуфырка, Стас – копия своей фотографии в анкете. Сами понимаете – пёрло мне по-крупному с самого начала. Стою, лыбу давлю как параша майская, и чую, что в труселях хлюп какой-то неприличный начался. Стас ко мне несётся, аки лось бомбейский, букетом размахивая, а я кончаю множественно. Встретились, в дёсны жахнулись, я похихикала смущённо, как меня прабабушка, в Смольном институте обучавшаяся, научила когда-то, Стас три дежурных комплимента мне отвесил (видать, его дед тоже в юнкерах служыл в юности)… Лепота. В тиатр не пошли. Пошли в ресторацыю. В ресторацыи Стас кушанья заморские заказывал, вина французские наливал, и разговоры только об Акунине, Мураками, да академике Сахарове. А я ни жрать, ни пить не могу. Я всё кончаю множественно. Надо же, думаю, такого дядьгу откопать! И красивого, и не жлобястого, и духовно обогащённого… Попёрло! Три часа мы в ресторацыи сидели. Я и костью рыбьей подавилась от восхищения, и нажралась почти как свинья. Но это ж всё от возбуждения морального. И сексуального. Простительно, в общем. Вышли на улицу. Темно. Фонари горят. Павильон «Киргизия» стоит, сверкает. Может, и не сверкал он [ой], но мне уже повсюду свет божественный мерещился. Остановились мы у «Киргизии», и я из себя выдавливаю, как Масяня: - Ну, я пойду… Стас мне ручонку мою, потную от волнения, лобызает с усердием, и кланяется: - Рад был знакомству, клубничная моя… Позвольте отписаться вам в Ай Си Кью, как в усадьбу свою прибуду… И пауза возникла. По всем законам жанра, щас должен быть поцелуй взасос, но его не было. А хотелось. И тут я, как бразильский обезьян, ка-а-ак прыгну на Стаса! Да как присосусь к нему, словно к бутылке пива утром первого января! Присосалась, а сама думаю: «[ой], если б не апрель, если б на улице потеплее было… Я б те щас показала белочку с изумрудными орехами!» Но сдержалась. Ибо [ой]. Мы ещё в тиатр не ходили. У[ой]ила я домой. Дома включаю аську, и первое, чё вижу – сообщение от Стаса: «Бля! Акунин-Хуюнин… В ГОСТИНИЦУ НАДО БЫЛО ЕХАТЬ!!!» Ну, девочка, ну ёптвоюмать!!!!! Попёрло так попёрло! [ой] тиатр! На следующий день обзваниваю все гостиницы. На 26-е апреля нет мест! Нигде! Типа, девятое мая на носу, и всё заранее забронировано всякими лимитчиками, которые без Москвы на девятое мая – как без пряников! Тьфу ты, бля! Я – в Интернет. Ищу хату на сутки. Нахожу. Договариваюсь. Звоню Стасу. Есть!!! В назначенный день приезжаем, берём ключи от хаты у прыщавого хозяина Юры, закрываемся на ключ, и предаёмся дикому разврату, в результате которого я теряю четыре акриловых ногтя, пук волос с головы, и пять кило живого весу. Мне не нужен тиатр. Мне не нужен академик Сахаров и Мураками. Мне нужно, чтобы вот это вот никогда не кончалось! *Лирическое отступление. Недавно мне пришло в голову мою белобрысую, что в таких вот хатах, которые снимаюцца на сутки сами понимаете для чего – непременно должны стоять скрытые видеокамеры. Я б точняк поставила. В общем, если когда увидите в Тырнете, как лохматая блондинка ебёцца, стоя на голове – это не я!»* Домой я ехала на полусогнутых ногах, и непрерывно хихикала. По-пёр-ло!!! …Через месяц, когда Юра-прыщ предложил нам со Стасом, как постоянным клиентам, сдать квартиру на 20 лет вперёд, и сделал тридцатипроцентную скидку – случилось страшное. С принцем своим я была предельно откровенна, и требовала такой же кристальной честности в ответ. Разумеецца, меня интересовало прынцево семейное положение, ибо ходить с фингалом, полученным в подарок от Стасиковой жены-сумоистки не хотелось. Стас серьёзно показал мне паспорт, заверил, что я у него одна-единственная, и я вновь ломала дорогущие ногти, царапая спинку старого дивана. Но наступил час расплаты за своё развратное щастье. Захожу я как-то утром на тот сайт, где народ страпонов да говнеца требует, да припухла малость. Ибо получила я сообщение от девушки Марии, девятнадцати годов отроду. Фото не прилагалось. И писала мне Мария, что ей, конечно, очень неудобно меня беспокоить, но ей очень кажется, что её сожытель Станислав тайно трахает меня. Ага. Видение ей было. В виде прочитанной на заре СМС-ки у Стасика в мобильном, где некий ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ) просит прибыть Стаса в субботу к некоему Юрию, и предаться сексу оральному, а так же вагинальной пенетрацыи. Путём неких поисков и расследований, Мария вышла на меня. И просит извинить, если отвлекает. Минуту я сидела охуемши. Тот факт, что у Стаса есть сожытельница меня убил меньше, чем загадочная фраза ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ). Потом я развила бурную деятельность. Понимая, что Стас всё равно будет сегодня мною умерщвлен, я пишу девушке Марии, что опщацца виртуально щас не могу, а на все интересующие её вопросы я отвечу лично, ежели мне дадут адрес, куда я могу подъехать. Приходит ответ: «Метро Беговая, дом…» Ловлю такси, и еду. Дверь мне открыла маленькая девочка, лет тринадцати. - Маша? – на всякий-який спрашиваю, хотя понятно, что это [ой] не Маша, если только Стас-паскуда не педофил конченный. - Маша! – кивает дитё, и с интересом на меня смотрит, как дошкольник на Деда Мороза на утреннике. «Вот упырь, бля…» - это про Стаса подумалось. - Ой, какая симпатичная!!! Лучше чем на фотке даже! Само собой, он в тебя влюбился! От этих имбецильных восторгов стало кисло. И домой захотелось. Но Стаса увидеть в последний раз было просто необходимо. Хотя бы для того, чтобы выяснить, что такое ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ). Прошла в квартиру. Дитё суетится, чай мне наливает. - Ты знаешь, Лид, я ведь давно подозревала, что Стас мне изменяет. Он каждую субботу одевал чистые трусы, и уезжал в Тулу. Ну зачем он ездил в Тулу, да? Да ещё утром возвращался… - За тульским самоваром… - не удержалась. - Не-е-е… - смеётся заливисто, колокольчиком – Это он к тебе, наверное, ездил! «Да ну [ой]? Правда, что ли? Ишь ты.. А я б подумала, что в Тулу за пряниками к утреннему чаю» Зло берёт. - А однажды я ему звоню на работу, когда он в Туле был, - пододвигает стул, залезает на него с ногами, и подпирает кулачком остренький подбородок – А он трубку взял, представляешь? Я его спрашиваю, мол, ты же в Туле должен быть! А почему уже на работе? А он мне тогда сказал, что до Тулы он не доехал… Кто-то в поезде стоп-кран дёрнул… Вздыхает, и пододвигает мне вазочку с конфетами. Чувствую себя героиней пьесы абсурда, но жру конфеты, чтоб не зареветь от злости. - А потом, - продолжает, - Стас в ванной был, а у него мобильник зазвонил. Я смотрю – там написано: ГРУЗИН ЛИДО (ПЕЛЬМЕНЬ). Трубку не взяла, Стас не разрешает. Он из ванной вышел, а я его спрашиваю: кто, мол, такой – этот грузин Лидо? Тут я напрягла уши так, что они захрустели, и даже перестала жевать конфеты. Дитё засунуло в рот шоколадку, и засмеялось: - А он мне говорит: «Маша, это один мой знакомый парень-грузин. Мы с ним раньше вместе в пельменном цехе работали. Он у меня как-то пятьсот рублей занял, и с тех пор всё звонит, говорит, что денег у него нету, и что он может пельменями расплатиться» Вот врун-то! Да, Лидуш? Да, Машуль. А ещё он – труп. Вот только он ещё об этом не подозревает. Проглатываю конфету, смотрю на часы, и спрашиваю: - Он домой когда приходит? - А щас уже придёт. Через десять минут. Великолепно. Иди же ко мне скорее, моя карамелечка! Я тебя щас казнить буду. Четыре раза в одну дырку. Ага. Маша показывает мне их «семейный» альбом, я его листаю, не глядя, и жду Стаса. Через десять минут в прихожей запищал домофон. Маша кинулась открывать дверь, а я пересела на диван, подальше от двери. Слышу голос Стаса: -Привет, родная! Соскучилась? Я обидно и подло бзднула. Слушаю дальше. - Соскучилась… Стасик, а к тебе тут гости пришли… Пауза. И снова весёлый голос: - Да ну? А кто? И тут в дверях появляется улыбающаяся рожа Стаса. Пробил мой звёздный час. Я встала, улыбнулась, и рявкнула: - Кто-кто? Грузин Лидо, бля! С пельменного, бля, цеха! Вот, проходил я тут мимо. Дай, думаю, к Стасику зайду, пельмешек ему намесю, родимому. Заодно и должок свой верну. В один прыжок я достала Стаса, намотала на руку воротник его рубашки, подтянула к себе, и прошептала ему на ухо: - Девочку во мне увидел, сссынок?! Одной жопой на двух стульчиках сидим? Ну-ну… Потом с чувством засунула ему за шиворот пятихатку, и крикнула: - Маш, зайди! Вошла Маша. Глазёнки испуганные. Чёлочку на пальчик наматывает. А меня уже понесло… - Грузин? Лидо? С пельменного цеха? В Тулу ездил, самовар ебучий? Стоп-кран кто-то дёрнул? Маш, хочешь, я тебе покажу, кто ему по субботам стоп-кран дёргал и стоп-сигнал зажигал? Чё молчишь, блядина? Я, когда в гневе – ведьма ещё та… Это к гадалке не ходи. И Стас это понял. За секунду он трижды поменял цвет лица, что твой хамелеон: с белого на красный, с красного – на синий. На синем и остановился. Чисто зомби, бля. Потом обхватил голову руками, сполз по стенке, и захохотал. Ёбнулся, видать. Я в одну затяжку выкурила полсигареты, потушила бычок об Стасикову барсетку, пнула его ногой, наклонилась к нему, и припечатала: - Пидр. Сказал бы сразу – меня бы щас тут не было, а в субботу поехали бы к Юре. А теперь езди в Тулу. Со стоп-краном. Гандон, твою мать… Маша закрыла за мной дверь, чмокнула на прощанье в щёчку, и хихикнула: - Клёво ты с ним… Он теперь точно ещё неделю будет дома сидеть. Спасибо! Пожалуйста. Только в рот я ебала за ради твоего, Маша, спокойствия, так себе нервы трепать. Из дома я позвонила подругам и сестре, и рассказала о страшном потрясении. Я искала сочувствия. И я его не нашла. И всё бы ничего, да только с тех пор у половины моих подруг и ИХ МУЖЕЙ (!) я записана в мобильном как Грузин Лидо, а на мой звонок выставлена «Лезгинка»… На правах рекламы ролог. При рождении, когда Боженька наделял людей талантами и красотой – я встала не в ту очередь. Поэтому мне не досталось больших розовых сисек, и длинных ног, зато я отхватила три мешка тупости и простоты. Коя, как известно, хуже воровства. Потому что именно мне заезжие коммивояжёры впаривают супер-утюги, ручки с невидимыми чернилами, и Кама-Сутру в подарочном издании. Лучше б я стала вором… Предыстория: С прошлого года мне периодически наколпашивали на домашний телефон какие-то падшие, настырные женщины, и, преувеличенно радостно, голосили: - Ой, здрасьте-здрасьте-здрасьте! Вы – такая-то такая-то? Ой, как клёво-клёво-клёво! А мы - компания "Кирби", и наш сотрудник в любое удобное для Вас время приедет к вам, и бесплатно пропылесосит вам квартиру нашим супер-пупер-чудо-пылесосом! Когда Вам будет удобно? Да идите вы [ой], господа, со своим пылесосом! Мне год назад было видение, что я – большой лох, и больше я на ваши разводы не поведусь! И вообще, мне никогда не удобно, когда ко мне домой припирается хз кто, а потом у меня ложки пропадают! Мой дом - моя крепость. Кого надо - сама приглашу. И ещё есть друзья-опойки, которые могут приходить без приглашения, потому что у них пожизненный абонемент на посещение моего свинарника. И пылесосущей организации было отказано в аудиенции. Но они были настойчивы, и звонили ещё месяца три, пока не [ой]ались. Месяц назад они позвонили моей умной маме, для которой нахаляву и «Рама» - сливочное масло, и пососали ей пыль. Наверное. И весьма удачно, как оказалось. Потому что наколпашивать мне на телефон, и рекламировать пылесос начала уже ОНА: - Доча! Срочно пригласи к себе мальчика Толю! – исступлённо кричала в трубку мама. Она это умеет, да. - Он очень хороший, и пропылесосит тебе ковёр! У тебя же всё в собачьей волосне! Тебе необходим Толик с пылесосом! Пробурчав что-то похожее на "Лучше б это был Петя с большим хуем", я вежливо и про себя послала маму в жопу, вместе с Толиком и пылесосом. А вечером, гуляя с собакой, я от скуки, и для поддержания разговора, рассказала мальчишкам-соседям про мамин звонок, а они, к моему удивлению, принялись меня убеждать в том, что я [ой] не права, и что надо позвонить мальчику Толе, потому что к ним вот тоже приходил Толя-Коля-Вася, и пропылесосил даже клаву у компа. Клава у меня сильно засратая, и наверное, это и явилось тем самым последним аргументом "за", переполнившим моё сознание, забитое гамлетовскими вопросами: "Быть или не быть?", "Пылесосить - не пылесосить?", "Звонить - не звонить?". Позвонить я не успела. Потому как в компании Кирби по-любому сидят телепаты. И уже на следующий день в дверь мне позвонил странный узбекский отрок. Он стоял у меня на пороге, в костюме с Черкизона, распространяя вокруг себя оглушительный запах туалетной воды "Доллар". *Гы. Кто не нюхал хоть раз в жизни эту поистине ТУАЛЕТНУЮ воду - тот лох. Кто ею хоть раз в жизни пользовался - тот мой первый муж* Узбек широко улыбался, и громко скандировал: "Фирма Кирби! 110 лет на рынке! Есть просто пылесосы, а есть Кирби!!!!" Скандировать он начал ещё у лифта, и я это слышала. Там же, судя по всему, он щедро оросил себя «Долларом». - Здравствуйте - сказала я. - Здравствуйте! Я - Айбек! Фирма Кирби! - отрапортовал узбекский труженик пылесосного фронта, и ещё раз выдал свою речёвку про 110 лет и так далее. Повисла благостная пауза. - До свидания! - сказала я, улыбнулась, и попыталась закрыть дверь. Но не тут-то было! В двери уже торчала узбекская конечность в рыжем ботинке, с заметными следами плохо размазанного кала, а узбекская голова продолжала вещать: - Я бесплатно пропылесосю вашу квартиру, и Вы сами убедитесь, что есть пылесосы, а есть Кирби-и-и! Вот это завывание "Кирби-и-и-и!" удалось ему особенно паскудно, и на жалобный вой стали вылезать на лестницу соседи. Картина: стою я, в халате и в тапочках, а в мою квартиру ломится весёлый узбек с кучей коробок, и странно подвывает. Соседи маслено ухмыльнулись, и уползли обратно. Я поняла, что терять мне уже нечего. Потому что завтра весь двор будет говорить о том, что Лида теперь сожительствует с узбеком, не говорящим по-русски, который уже переехал к ней с кучей своего барахла. А ещё меня зомбировал его вой. И я его впустила. Айбек, взвизгнув, потрусил в мою хату, волоча за собой свой пылесос, и, не успев перешагнуть порог, деловито осведомился: - Вы уже готовы стать клиентом Кирби, и купить этот прекрасный пылесос. - Нет - отрезала я. - Плохо - огорчился Айбек. - У нас на фирме щас соревнование идёт: кто больше пылесосов продаст. Приз - поездка в Дубай. Тут он вымученно посмотрел на меня, и закончил: - А я очень хочу в Дубай. Станьте же нашим клиентом уже! Ай, ты мой зайка! В Дубай он хочет! "Мальчик хочет в Дубай, чики-чики-та.." А я тут причём? Я тоже хочу в Дубай. Но я же не говорю Айбеку, что это он виноват в том, что меня туда никто не хочет везти? И я грозно и величественно приказала: - Пылесось! Айбек с сомнением посмотрел на меня и на мой халат, и скривился: - А смысл? У вас есть 110 тыщ рублей, чтобы купить наш пылесос? Ахуеть, дайте две! Вот тут я поняла, что обозначает выражение моего папы: "Припух, Сеня?" Айбек понял, что сейчас его пошлют [ой], и, возможно, сопроводят этот посыл ударом по горбу, и быстро исправился: - Сейчас я покажу вам как работает наш пылесос Кирби-и-и-и!!!! - И потрусил дальше, на кухню, оставив за собой особо удушливый шлейф от "Доллара". На кухне он разобрал свои коробки, достал этот самый пылесос, прицепил к нему мешок, и тут же отцепил, пояснив: - Вы ж его покупать прямо сейчас не будете? Тогда нечего пачкать мешок. Я вам с фильтрами пылесосить буду. Красавец. Он непременно выиграет путёвку в соцсоревновании. Но, думается мне, не в Дубай, а в Пизду. Не знаю, есть ли на карте мира такой город... Он достал фильтры, включил в розетку свой агрегат, сунул трубу мне за холодильник, пососал там с десяток секунд, торжественно сунул мне под нос засратый фильтр, и победно возликовал: - Ну что? Видите? Теперь вы готовы стать нашим клиентом? - Нет - снова ответила я. И пояснила: - Из-за холодильника я и сама всё вымыть могу забесплатно. Пылесось собачью шерсть! Я уже негодовала, если кто не понял вдруг. Но Айбек очень хотел в Дубай, и не хотел пылесосить. Его волновала только моя платежеспособность. Он извлёк из черкизовских штанин калькулятор размером со стиральную доску, и, потыкав в кнопочки, провозгласил: - Вы готовы уже внести первый взнос 13 тыщ 850 рублей, и потом, в течение 18 месяцев выплачивать по 4400? Имейте ввиду – это я Вам скидку делаю! Ведь этот пылесос стоит сто десять тысяч рублей, а Вам я его отдам всего за девяносто три! Копейки, хуле. На языке вертелся ответ: "Иди ты [ой]!!!!!", но я, всё ещё вежливо, но с угрозой в голосе ответила: - Нет. Не готова. Пропылесось собачью шерсть уже! Айбек вздохнул, подумал, снова потыкал в кнопочки, и спросил: - А у вас щас есть 12 тыщ 999 рублей? Тогда ежемесячный платёж составит... Ёбаная тётя, как ты исхудала... Ну, почему мальчик Толя пропылесосил моей маме всю квартиру, и клаву моим друзьям, а мне Айбек только выносит мозг, и, по-моему, пытается обворовать? Тут я раешила забить на приличия, и взвыла: - Послушайте! Хватит выносить мне мозги! Мне НЕ НУЖЕН ваш пылесос, не нужно ваше бесплатное пылесосание, которого, собственно, и нету, и идите уже нахуууууй!!!!! Айбек улыбнулся. Айбек снова достал калькулятор, и, глядя на меня с хитрым Ленинским прищуром, спросил: - А сколько у вас щас денег есть в данный момент? А? Ой, бля-я-я-я… Пиздец. Попала. Я уже читала про цыганских бабок, которые сначала мерзко выспрашивают, скока у тя дома денег есть, а потом зомбируют, и хату выставляют. Айбек смотрел на меня, не мигая. Я мобилизовала все свои внутренние силы, и истошно завопила: - Бля! ты уйдёшь отсюда или нет, мудило?????? Вы думаете, он испугался или обиделся? Хуй! Он снова достал калькулятор... Я думала, сдохну. ТАКОГО психо-прессинга я не испытывала даже общаясь пять часов подряд со своей мамой, которую здоровый человек может выносить лишь 12 минут, 42 секунды, после чего он - готовый пациент психбольницы. Проверено. Короче, ушёл этот узбекский монстр лишь после того, как я, в каком-то полубессознательном состоянии написала ему на бумажке три чьих-то телефона. Закрыв за ним дверь, я перекрестилась, сбегала в комнату, проверила: на месте ли мои сбережения, и предала Айбека анафеме. Это была предыстория. А история началась сегодня утром, когда раздался телефонный звонок, я взяла трубку, и оттуда вылетел злобный рык моего соседа Павла: - Лидос, сволочь! Готовь свою жопу! Я реально тебя выебу туда без вазелина! Какого хуя ты прислала мне каких-то чурбанов с пылесосами??? Я спал после суток, и вдруг - звонок в дверь! Открываю: стоят ДВА узбека, и орут: "Лида порекомендовала Вас как надёжного клиента фирмы Кирби, и мы вам щас тут всё пропылесосим!" Я их еле выгнал, а они, суки, мне всю дверь обклеили своей рекламой, и в почтовый ящик всякой поеботины напихали! Ты понимаешь, что ты теперь мне должна? Я взбледнула с лица, и села на жопу. Потому что Павлос - он никогда слов на ветер не бросает... Господи, КАК мне пришла в голову мысль дать Айбеку Пашкин телефон?????? Пиздец жопе. Потому что час назад Паша снова позвонил, и сурово заявил: - Я не шутил. Готовь жопу. И тренируйся на чупа-чупсе сосать хуй. Потому что иначе я тебя убью. А я знаю, что Паша [ой] не клоун. Знаю, что жопа мне дорога. И ещё я знаю, у кого я поживу до понедельника. Влипла, бля... А всё простота моя деревенская, да воспитание дурное, [ой] послать не позволяющее. Лучше б я умерла вчера… Сын Тёмным осенним промозглым вечером я поняла, что в моём животе поселился СЫН. То, что это – СЫН, а не, к примеру, глист - я поняла сразу. И очень ответственно стала его взращивать. Я кормила СЫНА витаминами «Прегнавит», пичкала кальцием, и мужественно глотала рыбий жир. СЫН не ценил моих усилий, и через пять месяцев вспучил мой живот до размеров пляжного мяча. И ещё он всё время шевелился и икал. Я торжественно носила в руках живот с СЫНОМ, и принимала поздравления и мандарины. Которые ела с кожурой, и с жеманной улыбкой. Мы с СЫНОМ слушали по вечерам Вивальди, и трагично, в такт, икали под «Времена года»… Через шесть месяцев я поймала себя на том, что облизываю булыжник с водорослями, который извлекла из аквариума. Я этого не хотела. Я выполняла приказы СЫНА. Через семь месяцев я стала килограммами есть сырую картошку. СЫН надо мной глумился. Через восемь месяцев я влезала только в бабушкин халат, и в клетчатый комбинезон, который делал меня похожей на жену Карлсона. СЫН вырос, и не оставил мне выбора. Через девять месяцев я перестала видеть собственные ноги, время суток определяла по интенсивности икоты СЫНА, ела водоросли, сырую картошку, мандарины с кожурой, активированный уголь, сухую глину, предназначенную для масок от прыщей, хозяйственной мыло, сырую гречку, сигаретные фильтры и кожуру от бананов. Я не стригла волосы, потому что баба Рая с первого этажа каркнула, что своими стрижками я укорачиваю СЫНУ жизнь. Я не поднимала руки над головой, чтоб СЫН не обмотался пуповиной. Я никому не давала пить из своей чашки. Я старательно запихивала в себя свечи с папаверином, чтобы СЫН не родился раньше времени. Причём, запихивала их не туда, куда надо. Подумаешь, ошиблась на пару сантиметров… Я купила СЫНУ коляску, кроватку, 22 упаковки памперсов, ванночку, подставку в ванночку, зелёнку, вату, стерильные салфетки, 16 бутылочек, 20 сосок, 20 пеленок, 5 одеял, 2 матраса, манеж, велосипед, 15 чепчиков, 12 костюмов, 5 полотенец, 20 ползунков разных размеров, распашонки в неисчислимом количестве, шампунь, масло для попы, газоотводную трубочку, отсасыватель соплей, клизму, 2 грелки, зубную щётку, музыкальную карусель, 2 мешка погремушек и жёлтый горшок. Я возила горшок в коляске по квартире, стирала и гладила с двух сторон все 20 пелёнок, 20 костюмов и далее по списку, а моя мама втихаря звонила психиатру. СЫН должен был родиться в период с 12 июля до 3 августа. Двенадцатого июля я собрала 2 пакета вещей. В первом лежали: тапочки, гель для душа, шампунь, зубная щётка, бумага, ручка, салфетки, расчёска, носки, резинка для волос и жетоны для телефона-автомата. Во втором пакете были 2 пелёнки, памперс на 3 кг., распашонка, голубой чепчик, голубой «конверт» с заячьими ушами, кружевной уголок, и соска-слоник. Тринадцатого июля я перетащила пакеты к себе в комнату, и поставила возле кровати. Четырнадцатого июля я купила прогулочную коляску, и переложила в неё жёлтый горшок. Пятнадцатого июля от меня сбежал в другую комнату муж. Шестнадцатого июля я сожрала ударную дозу рыбьего жира, и плотно оккупировала туалет ещё на два дня. Девятнадцатого июля мне с утра захотелось плакать. Я ушла в гостиную, села в кресло под торшером, достала из кармана своего необъятного халата «Тетрис», и начала строить пирамиду, тоненько при этом всхлипывая. Через час меня нашёл мой папа. Он посмотрел на меня, о чём-то подумал, подёргал себя за бороду, и тихо вышел. А ещё через час за мной приехала Скорая помощь. Я вцепилась руками в мужа, и заревела в голос. Муж посинел, и сел мимо стула. СЫН принял решение родиться. Меня привезли в роддом, взвесили, пощупали, заглянули внутрь практически через все отверстия в моём организме, и сказали, что СЫН родится к полуночи. На часах было семь часов вечера. В лифте, поднимающем меня в родблок, я заревела. Старушка-нянечка, которая меня сопровождала, торжественно пообещала не спать до полуночи, и лично отвезти меня и СЫНА в палату. Я успокоилась. В палате меня уложили на жёсткую кушетку, и оставили одну. Стало скучно. СЫН внутри меня молчал, и никак не намекал на то, что он хочет родиться. Стрелки больничных часов показывали восемь вечера. Пришли врачи. Долго читали мою карту. Щупали мой живот. Разговаривали: - Схватки? - Слабые. - Воды отошли? - Нет ещё. - Стимуляция? - Подождём. Сама должна. - Шейка? - На пять сантиметров. - А почему не рожаем?! И все посмотрели на меня. Я икнула, и мне стало стыдно. Да, я приехала сюда рожать. Но я понятия не имею, почему я не рожаю! И не смотрите на меня так! Икнула ещё раз, и тут почувствовала, как подо мной растекается тёплая лужа. Испугалась, и заорала: - Рожаю!!! Ко мне подошли, пощупали живот, похвалили, и ушли. Через минуту пришла акушерка, поменяла мне простынь, и села рядом: - Боишься? Спрашивает, а сама улыбается. Очень смешно. Из неё вода не течёт… -Боюсь. Честно отвечаю. И тут же меня колотить начало, как в ознобе. - Завтра бегать уж будешь. Колбасой по коридору. Улыбается. Я рот открыла, чтоб ответить что-то, и тут дыхание перехватило: по всему позвоночнику прошла волна боли, докатилась до коленей, и пошла на убыль. СЫН твёрдо решил родиться до полуночи. …Через три часа я лежала на мокрой от пота кушетке, сквозь багровую пелену боли видела только свои покусанные руки, чьи-то холодные пальцы убирали с моего лица прилипшие волосы, и при каждой новой схватке выгибалась дугой. Кто-то перевернул меня на бок, и сделал укол. Стало легче. В ногах увидела трёх девочек-практиканток, которые без интереса смотрели мне куда-то между ног, и тихонько переговаривались: - Порвётся… - Неа. - Спорим? - Не буду. - Голова лезет… - Надо Елену Анатольевну позвать… Голова лезет?! Уже?! Где?! Руки непроизвольно потянулись под живот, но тут же перехвачены на полпути: - Ты чё? Куда ты руками полезла? Инфекцию занесёшь! Второе дыхание открылось. На выдохе быстро спрашиваю: - Волосы какого цвета? - Тёмные. Плохо видно. - А глаза? Глаза видно? Сдавленное хихиканье: - Угу. Ещё как. Пришла врач. Тоже посмотрела. На голову и на часы. Потом протянула руку: - Вставай. Только осторожно, на голову ему не сядь. Боком, боком поднимайся… Вот так… теперь идём… Тихонечко, не упади… Теперь давай лезь на кресло… Ножки вот сюда клади… Вот эти как будто рычаги видишь? Хватайся за них двумя руками, подбородок прижми к груди, и тужься! Давай! Ну, ещё чуть-чуть! Ничего не вижу уже. Глаза щиплет от пота, волосы в рот лезут. Заколку где-то за кушеткой потеряла. Тужусь так, что позвоночник трещит. Слышу, как трещит. - Давай, давай ещё сильнее! Стоп! Всё! Не тужься! Кому сказала – не тужься! Голова вышла, теперь тельце само родиться должно. Дыши, дыши глубже, и не тужься, а то порвёшься… Не тужься. Как будто я могу это контролировать. Но – стараюсь. Дышу как паровоз Черепановых на подъёме. ХЛЮП! Такой странный звук… Как будто кусок сырой печёнки на пол уронили. И – пустота внутри. И дышать можно стало. Зажмурилась, и почувствовала, что мне на живот что-то положили. Тёплое. Мокрое. Скользкое. И живое. И оно ПОЛЗЁТ! Открываю глаза… Тяну руки. Накрываю ладонями маленькое, жидкое как у лягушонка, тельце… СЫН… Это МОЙ СЫН! Животом чувствую, как стучит ЕГО маленькое сердечко. Кто-то осторожно убирает мои руки, и просит: - Ещё потужься разок, девочка… Щас детское место выйдет, мы посмотрим, чтоб всё чисто было, чтоб внутри ничего не осталось, ребёночка помоем, и тебе дадим. Тужусь. Что-то легко выскальзывает. Через полминуты слышу детский крик. Поворачиваю голову вправо: надо мной стоит врач. Лица его не вижу – оно за повязкой. Вижу глаза. Морщинки лучиками разбегаются в стороны: - Ну, смотри, мамочка, кто у нас тут? Смотрю во все глаза. Улыбка до крови надрывает сухие, потрескавшиеся губы… Потерянно смотрю на морщинки-лучики, и выдыхаю: - СЫНУЛЬКА… Смех в палате. Мне осторожно кладут на живот СЫНА. СЫН ползёт к моей груди, и тоненько плачет. Прижимаю к себе родного человечка, боясь его раздавить. Слёзы капают на подбородок, и на сыновью макушку. Целую его в головку, и всхлипываю: - СЫН… Мой СЫН… Мой сыночек, моя кровиночка, моя радость маленькая… Мой.. Только мой… Самый красивый, самый любимый… Мой Андрюшка! Имя выскочило само по себе. Почему вдруг Андрюша? Хотели Никитку… Но вы посмотрите: какой он Никитка? Он не похож на Никиту!!! Это Андрюшка! Я ждала тебя, СЫН. Я очень тебя ждала. У тебя есть дом, малыш. Там есть маленькая кроватка, и жёлтый горшок. Есть коляска и игрушки. Там живут твои папа, бабушка, и дедушка. Там тёплое одеяльце и ночник-колобок. Тебе понравиться там, СЫН… На часах – ровно полночь. Меня на каталке вывозят в коридор, и протягивают телефонную трубку. Я прижимаю к уху кусок казённой пластмассы, пахнущей лекарствами, облизываю губы, и шёпотом туда сообщаю: - Папа Вова… У нас уже целых полчаса есть СЫН! Он маленький, красивый, и его зовут Андрюша. Мы ошиблись, папа… Это не Никита. Это Андрюша. Наш СЫН! Суббота - Ну, за нас, за красивых! А если мы некрасивые – значит, мужики зажрались! - Воистину! Дзынь! Субботний вечер. За окном трясёт больными пятнистыми листьями и разноцветными презервативами старый тополь, из хач-кафе под кодовым названием «Кабак Быдляк», доносятся разудалые песни «Долина, чудная долина» и «Чёрные глаза», а мы с Юлькой сидим у меня на кухне, и тихо, по-субботнему, добиваем третью бутылку вина. - Нет, ну вот ты мне скажи, - хрустит хлебной палочкой Юлька, вонзаясь в неё своими керамическими зубами, - Мы что, каркалыги последние, что ли? А? Наклоняюсь назад, балансируя на двух задних ножках табуретки, и рассматриваю своё отражение в дверце микроволновки. Не понравилось. - Ершова, - обращаюсь назидательно, - мы – [ой] не каркалыги. Мы – старые уже просто. Вот смотри! Задираю рубашку, показываю Юльке свой живот. Нормальный такой живот. Красивый даже. - Видишь? – спрашиваю. - [ой], – отвечает Ершова, сдирая зубами акцизную наклейку с четвёртой бутылки, - А, не… Вижу! Серёжка в пупке новая? Золотая? Где взяла? - Дура, - беззлобно так говорю, поучительно, - смотри, щас я сяду. И сажусь мимо табуретки. Пять минут здорового ржача. Успокоились. Села на стул. - Ершова, я, когда сажусь, покрываюсь свинскими жирами. Сказала я это, и глаза закрыла. Тишина. В тишине бульканье. Наливает. - Где жиры? - Вот. Три складки. Как у свиньи. Это жиры старости, Юля. - Это кожа твоя, манда. Жиры старости у тебя на жопе, [ой]аболка! Дзынь! Дзынь! Пьём за жиры. Хрустим палочками. Смотрим на себя в микроволновку. - Неси наш альбом, Жаба Аркадьевна – вздыхает Юля. Ага. Это значит, скоро реветь на брудершафт будем. По-субботнему. Торжественно несу старый фотоальбом. Смотрим фотографии. - Да… - Через пять минут говорит Юлька, - Когда-то мы были молоды и красивы… И мужики у нас были – что надо. Это кто? Как зовут, помнишь? - А то. Сашка. Из Тольятти. Юльк, а ведь я его любила по-своему… - Хуила. Ебала ты его неделю, и в Тольятти потом выгнала. На кой он тебе нужен был, свисток плюгавый? Двадцать лет, студент без бабок и прописки. - Да. – Соглашаюсь. – Зато красивый какой был… - Угу. На актёра какого-то похож. Джин… Джыр… Тьфу, бля! Не, не Джигарханян… Джордж Клуни! Вспомнила! Пять минут здорового ржача. Переворачиваем страницу. Обе протяжно вздыхаем. - Ой, дуры мы были, Лида… - И не говори… Остервенело жрём палочки. Вся наша жизнь на коленях разложилась. Мы с Юлькой в шестом классе. Мы с Юлькой неумело курим в школьном туалете. Мы с Юлькой выходим замуж. Мы с Юлькой стоим у подъезда, и держим друг друга за большие животы. Мы с Юлькой спим в сарае с граблями, положив головы на мешок с надписью «Мочевина». - Уноси, Жаба Аркадьевна! – звонко ставит пустой бокал на стол Ершова, - Щас расплачусь, бля! Уношу альбом. Дзынь! Дзынь! Хрустим палочками. - Я к чему говорю-то… - делает глоток Юлька, - Какого члена мы с тобой всё в девках-то сидим, а? Год-другой, и нас с тобой уже никто даже ебать бесплатно не станет. Замуж нам пора, Лида… Замуж. Пора. Не знаю. - [ой]? – интересуюсь вяло, провожая взглядом розовый презерватив, пролетевший мимо моего окна, - Что мы там с тобой не видели? - А ничего хорошего мы там не видели. Так пора уже, мой друг, пора! Рассмотрим имеющиеся варианты. Лёша? Давлюсь, и долго кашляю. Вытираю выступившие слёзы. - Лёша?! Лёша – стриптизёр из «Красной Шапочки»! У Лёши таких как я – сто пятьдесят миллионов дур! - Ну, не скажи… Ты ж с ним целых три недели жила… - Жила. Пока не сбежала. [ой] мне нужен полу[ой], который клеит в стринги прокладки-ежедневки, бреет ноги, и вечно орёт: «Не трогай розовое покрывало! Оно триста евро стоит! Его стирать нельзя!»? Спасибо. Моя очередь. - Витя! – выпаливаю, и палку жру, чавкая. - Булкин?! [ой] Булкина! Ты помнишь, как в том году мы сдуру поехали с ним гулять на ВДНХ, и как мы с тобой встали у какого-то свадебного салона, а он нам сказал: «Хуле вы туда смотрите, старые маразматички»? Ржём. Дзынь! Дзынь! Юлька вперёд нагнулась, как кошка, к прыжку готовящаяся: - Мишка! Так и знала… - Смешно очень. Мишка вообще-то уже женат. - Не [ой]и. Он в гражданском браке живёт. Детей нет. Директор. Чё теряешься? Вот [ой]а. На мозоль прям наступила… - Он жену любит, Юль. Если почти за год он от неё не ушёл – никогда уже не уйдёт. - Дура ты. Он детей хочет. А жена ему рожать не собирается, как ты знаешь. «Чтоб я в себе носила эту склизкую тварь, которая испортит мне фигуру? Никогда!» Тьфу, сука. Гвоздь ей в голову вбить надо за такие слова. – Юлька морщится. – А ты ему роди сына – сразу свалит! - Угу. От меня свалит. Ершова, тебе почти тридцать лет, прости Господи дуру грешную, а несёшь хуйню. Это с каких пор мужика можно ребёнком к себе привязать? Ты дохуя, гляжу, Денисюка к себе Леркой привязала? Выпиваю, не чокаясь. На Юльку смотрю. - А кто тебе сказал, что я Денисюка к себе привязать хотела? Я вообще-то, если помнишь, сама от него ушла, когда Лерке пять месяцев было. Ты не сравнивай хуй с трамвайной ручкой. Обиделась. Так нечего было первой начинать. Мишка – это табу. Все знают. Молча наливаем ещё по одной. Дзынь! Дзынь! Помирились, значит. Смотрю за окно. В «Быдляке» репертуар сменился. Таркан поёт. «Ду-ду-ду». Значит, уже одиннадцать. А ещё за окном виден кусок зелёной девятиэтажки. Смотрю на него, и молчу. Юлька взгляд поймала. Бокал мне в руку суёт. - Давай за Дениску, не чокаясь. Пусть земля ему будет пухом. Пьём. В носу щиплет. Нажралась, значит. Глаза на мокром месте. - Юлька… - скулить начинаю, - Я ж за Дениса замуж собиралась… Мы дочку хотели… Настей бы назвали! Как Динька хотел… Я скучаю по нему, Юль… - Знаю. Завтра его навестим, хочешь? - Хочу… Мы розы ему купим, да? - Купим. Десять роз. Красных. - Нет, белых! - Белых. Как хочешь. Молчим. Каждый о своём. - Юль… - протягиваю палочку, - А зачем нам замуж выходить? - Не знаю… - берёт палочку, и крошит её в пальцах, - У всех мужья есть. А у нас нету. Шарю в пакете с палочками рукой, ничего не обнаруживаю, и лезу в шкафчик за сухариками. - У меня Артём есть. – То ли хвалюсь, то ли оправдываюсь. - А у меня – Пашка… - Запускает руку в пакет с сухарями. - А Артём меня замуж позвал, Юль… - Теперь точно понятно: оправдываюсь. Юлька криво улыбается: - А то непонятно было… И когда? - Летом следующим… Ты – свидетельница… Громко хрустим сухарями, и смотрим в окно. - А у меня поклонник новый. Владиком зовут. Хошь, фотку покажу? – Юлька лезет в карман за телефоном. Смотрим на Владика. - Ничё такой… - Это я одобряю. – Симпатичный. Тоже замуж зовёт? В Юлькиных пальцах ломается ванильный сухарь. Губы растягиваются в улыбке, и тихо подпевают Таркану: «Ду-ду-ду-ду-ду…» - Позовёт. Никуда не денется… А то ж это [ой] несправедливо получается: ты, значит, жаба такая, замуж собралась, а Ершовой хуй по всей роже? Ещё вместе замуж выйдем. Две старые маразматички, бля… Ржём, и хрустим сухарями. За окном – субботний вечер. Старый тополь трясёт больными, пятнистыми листьями, и разноцветными презервативами. В хач-кафе «Кабак Быдляк» поёт Таркан. В куске девятиэтажки напротив, зажегся свет на втором этаже. Завтра купим десять белых роз и пойдём к Денису. А летом мы с Юлькой выйдем замуж. А если и не выйдем – то это не страшно. Семья у нас и так есть. Я. Юлька. Наши с ней дети. Кот. Собака. И мешок ванильных сухарей.
