Максяра dibar пасиб, посмеялись) Всё идёт по плану... - Так, записывай… - командовала в телефонную трубку Сёма: - Три пачки гидропирита, три флакона перекиси водорода, пузырь нашатырного спирта… *Титры: Сёма. Шешнаццати лет от роду. Судя по первичным половым признакам – баба. Вторичные отсутствуют. Имеет старшую сестру – ученицу парикмахерского училища, и обширную лысину на затылке, полученную в результате неудачной попытки стать блондинкой. Тем не менее, услугами Сёмы как парикмахера пользуюцца все, кому жалко тратить бабки на салон красоты.* - Угу… - кивнула в трубку я, не изменяя своей привычке во время телефонного разговора жестикулировать так, будто меня на том конце провода видят. *Титры: Лида. Шешнаццати лет отроду. Судя по первичным половым признакам – баба, судя по вторичным – баба, которой суждено умереть девственницей. Такое ебать никто не станет. Имеет рыжую волосню по всей башке, хочет превратица в платиновую блондинку. Мозги отсутствуют.* - Хуле угукаешь? Ноги в руки – и в аптеку! – скомандовала Сёма, и бросила трубку. …Через полчаса я сидела на табуретке, замотанная по шею в мамину праздничную скатерть, а Сёма, вывалив язык, старательно хуячила толкушкой для пюре большые белые таблетки. - Это что такое? – спрашиваю, и боюсь уже чота. - Это такая поеботина, - важно отвечает Сёма, и добавляет в фарфоровую миску нашатырный спирт, - от которой волосы становяцца белыми. У меня Светка всегда так делала, когда девок своих красила. - Ты хоть одну девку после этой процедуры видала? – Спрашиваю, и нервничаю такая. - Неа. – Спокойно отвечает Сёма, и льёт в миску перекись водорода. - Слыш, а вдруг они потом облысели? – Я ещё больше занервничала, если кто не понял. - Может, и облысели… - философски отозвалась Сёма, почесав свою плешь, - а может, и нет. Жизнь покажет. Погнали! С этими словами Сёма вылила мне на голову аццкий раствор, воняющий кошачьими ссаками, и принялась размазывать его по моим рыжим волосам. Голова нестерпимо зачесалась. - Жжёт? – осведомилась Сёма. - Пиздецки. - Это хорошо. Значит, гидропирит свежый. Реакция идёт. Шапочка для душа есть? - Есть. - В ванной? - Угу, на крючке висит. - Щас принесу. Штоп процесс шол быстрее, надо штоп башка в тепле была. Сижу. Глаза слезяцца. Нос распух от вдыхания миазмов. Башку щиплет, и что-то там потрескивает. Возвращаецца Сёма, неся в руках полиэтиленовую шапочку и папину ондатровую шапку. - Сиди, не шевелись. – Командует она, и напяливает на меня поочерёдно шапочку для душа, и папашины меха. - А папа меня не ат[ой]ит? – тихо спрашиваю я, и морщусь. Под этими девайсами стало нестерпимо жарко, и башка зачесалась так, слово среди размоченного в кошачьем ссанье гидропирита, миллиардами вшей было затеяно соцсоревнование «Кто быстрее выжрет Лиде моск» - Ат[ой]ит конечно. Если с работы вернёцца раньше. – Сёма всегда была реалисткой. – Он во сколько приходит с работы? - В восемь… - отвечаю, и зубами скриплю. Терпеть больше сил нету никаких. - Значит, час у нас ещё в запасе есть, не сцы. Тебе ещё десять минут сидеть осталось. Последующие десять минут были самыми страшными в моей жизни. Пару лет спустя, лёжа в родильном кресле, я не орала как все порядочные бабы, а мерзко хихикала, вспоминая те десять минут. Ибо родить мне было легче, чем выдержать ту нечеловеческую процедуру. - Всё. Смываем. Голос Сёмы прозвучал как в тумане. - Мир вашему дому, чукчи. – слева послышался совершенно не Сёмин голос. – Ушы мёрзнут, доча? Пиздец. Вернулся папа. *Титры. Папа. Триццати семи лет отроду. Мужыг. С бородой. Характер суровый, но чувство юмора всё окупает. Пизды точно не даст, но заподъёбывать может до смерти* - Я крашу волосы. – Ответила я, и, наклонившись, вытерла слезящие глаза о папин рукав. - Зачем ты красишь волосы мочой? – серьёзно осведомился папа, и склонил голову на бок. - Это не моча. Это краска. - Никогда не видел краску, которая воняет ссаньём! – развеселился папа, и поинтересовался: - моя шапка должна добавить твоим волосам пышности и блеска? Дай позырить! С этими словами папа содрал с меня девайсы, и заорал: - Вы ёбнулись, девки??!! Я тоже заорала, ещё не зная даже почему. - Ну что вы её напугали, а? – Сёма попыталась выпихнуть моего папу из комнаты, и пояснила: - этот дым от неё идёт, потому что гидропирит был свежый очень, понимаете? - Не понимаю. – ответил папа, и не пожелал выпихивацца из комнаты. - Сразу видно – вы не парикмахер. – Отрезала Сёма, и потрогала мои волосы. – Идём смывать. Кажецца всё. Я встала, и на негнущихся ногах пошла в ванную. Папа шёл за мной, размахивая газетой «Московский Комсомолец», и открывая по пути все окна и двери в доме. Сёма поставила меня раком над ванной, и принялась смывать с меня свежый гидропирит душем. Я одним глазом смотрела вниз, на то, что смывалось с моей головы, и поинтересовалась: - А почему твой гидропирит так похож на волосы? - Он похож на таблетки, дура. А это твои собственные волосы. Таблетки свежые были, я ж сразу сказала. Ну, пережгли мы тебя немножко, с кем не бывает? Не знаю, с кем не бывает. Со мной всегда бывает всё, что можно и нельзя себе представить. Волосы отвалились? Хуйня. Гидропирит зато попался очень свежый, теперь я сама это видела. Сёма выключила воду, вытерла меня полотенцем, и сказала: - Ну-ка, дай я на тебя посмотрю… Я выпрямилась, хрустнув позвоночником, и с надеждой посмотрела на Сёму: - Ну как? Сёма нахмурилась, сделала шаг назад, ещё раз на меня посмотрела, и громко крикнула: - Дядя Слава, а до скольки у нас аптека работает? - До восьми! – Раздался ответ. – Только там парики не продаются. Я задрожала, и стала рвацца к зеркалу. Сёма сдерживала мой натиск всем телом. - Дядя Слава, а вы не сбегаете щас в аптеку за гидропиритом? Надо бы ещё разок Лидку прокрасить… Раздались шаги, дверь ваной распахнулась, и на пороге появился папа. Повисла благостная пауза. - Зелёнка и йод у нас есть. В аптеку не пойду. – Почему-то сказал папа, и мерзко захихикал. - А зачем мне зелёнка? – я уже поняла, что на башке у меня полный понос, но зелёнка меня смущала. - Это не тебе. Это для Сёмы. Ты же щас в зеркало посмотришь, да? - ДА!!! – заорала я, со всей дури пихая Сёму, и прорываясь к зеркалу… Лучше бы я этого не делала. Амальгамная поверхность показала мне зарёванную девку с распухшим носом, и с разноцветными кустиками волос на голове. Чёлка получилась ярко-оранжевой, концы волос – жёлтыми, корни – серо-пегими, а вдоль пробора торчал весёленький гребень. Как у панка. - ЫЫЫЫЫ?? – Вопросительно взвыла я, и ткнула пальцем в гребень. - Гидропирит был свежий… Волосы отвалились.. Но они ещё вырастут, Лид.. – из-за папиной спины ответила Сёма, после чего быстро съебнула куда-то в прихожую. Я посмотрела на папу. - Знаешь, чо я вспомнил? – сказал папа, поглаживая бороду, - Когда мне было шестнадцать – в моде хиппи были. И друг у меня имелся, Витя-Козява, [ой]ецкий хиппарь. Приходил на танцы в будённовке, в дермантиновых штанах и в тельняшке. А на шее у него висела унитазная цепь.. Но это всё хуйня. На этой цепи болталась пробирка, спизженная из кабинета химии, а в ней ползала живая муха. На танцах все бабы смотрели только на него. У меня шансов не было. Это ты к чему? – спросила я, когда папа замолчал. - К тому, что у него на башке примерно такая же хуйня была, как у тебя щас. Тебе муху поймать? - Не надо… - ответила я, и заревела. Папа прижал меня к себе, погладил меня по мокрой голове, и утешил: - Щас, говорят, панки в моде? Что они там носят? Рваные джинсы? Куртки-косухи? Жрут на помойках и матом ругаюцца? Куртку я куплю тебе завтра, на помойках жрать сама научишься, а всё остальное ты умеешь. И имеешь. В прихожей хлопнула дверь. Сёма съебалась. Я оторвала голову от папиного плеча, ещё раз посмотрела на себя в зеркало, и поинтересовалась у папы: - У тебя есть большой гвоздь? - Есть, - ответил отец, - ты хочешь его Сёме в голову вбить? - Хочу. Но не буду. Я им щас буду джинсы рвать. Штоп как у панков было… - Пойдём, помогу… - сказал папа, и мы пошли делать из меня панка… На следующий день я сбрила машинкой волосы на висках, оставив только один гребень. И выкрасила его в синий цвет цветным лаком для волос… Были такие раньше в продаже. Майка с Егором Летовым пятидесятого размера, и рваные джинсы, увешанные ключами от пивных банок органично дополнили мой образ. Оставалось сделать последний шаг. - Алло? – я очень волновалась, и слегка заикалась. - Это кто, бля? – вежливо спросили меня на другом конце провода. - Серёж, это Лида. Помнишь, мы к тебе приходили с Маринкой? Вы с ней трахались, а я вам на пианино «Всё идёт по плану» играла… - Ну и чо? - Ну и [ой]. Когда следующий концерт «Гражданки», бля? - Севодня вечером на Полянке. - Я еду с вами! - А с хуя ли? - А патамушта я так хочу, понял? Я хочу быть панком! Серёжа поперхнулся: - Какой из тебя панк, цырла пригламуренная? А я сурово припечатала: - Нихуёвый. - Приходи, заценим. Отбой. Тем же вечером я поехала на Полянку, где вместе со всеми орала «А при коммунизме всё будет [ой]ись, он наступит скоро – надо только подождать!», а после концерта ат[ой]ила правой ногой какую-то марамойку, которая попыталась кинуть меня на новенькую косуху… Ещё через полгода, проводив Серёжку в армию, я влюбилась в школьного золотого медалиста Лёшу, и все мои панк-девайсы отправились на антресоли. Сёма покрасила меня в благородный каштановый цвет, подстригла под Хакамаду, и… И что было потом – это уже совершенно другая история. Но я до сих пор трепетно храню свои рваные джинсы, и, нажрав рыло, частенько ору в караоке «Всё идёт по плану». Причём, без аккомпанемента. И вместе со своим бородатым папой. А блондинкой я потом всё-таки стала. В двадцать два года. И без помощи Сёмы… Титры: «…А моя душа захотела на покой, Я обещал ей не участвовать в военной игре, Но на фуражке на моей серп и молот и звезда, Как это трогательно: серп и молот, и звезда, Лихой фонарь ожидания мотается… И все идет по плану...»
