Истории супер. Вот еще Эта грустная история началась в тот незабываемый день, когда моя подруга Сёма, с помощью гидропирита и нашатырного спирта попыталась сделать меня блондинкой, и одновременно лишить волос, что ей в общем-то удалось. В те далёкие девяностые дешевле было стать после облысения панком, чем купить парик. Парики, конечно, в продаже имелись. Полный Черкизовский рынок париков. Сделанных из чьей-то сивой мотни, и уложенных в причёску «Немытая овца». Наощупь эти парики напоминали мёртвого ежа, да и выглядели примерно так же. Только непонятно почему стоили нормальных денег. Нормальных денег у меня в шестнадцать лет не было. У меня и ненормальных-то не было. Родители меня обували-кормили, а на карман бабла не давали, справедливо полагая, что я на эти деньги начну покупать дешёвое пиво и папиросы. Вернее, мама об этом только догадывалась. А папа знал это точно. Так что пришлось мне пару лет ходить в рваных джинсах и в майке с Егором Летовым, и ждать пока отрастут волосы. Волосы – не хуй, отросли, конечно. Тут бы мне возрадоваться, и начать любить и беречь свои волосы, ан нет. Волосы, может, и отросли, но на мозг это не повлияло. Поэтому как только волосы начали собираться в тощий крысиный хвост – я вновь решила стать блондинкой. И на это раз без Сёминой помощи. Сёма в доме – это плохая примета. А я суеверная. Блондинкой я стала. В салоне красоты, под руками хорошего мастера, который сделал из меня мечту азербайджанца, и напомнил, чтобы через три недели я вновь пришла к нему на покраску отросших корней. - Обязательно приду! – Заверила я мастера. «А вот хуй я приду» - Подумала я через пять минут, расплачиваясь с администратором. И не пришла. Потому что краситься я твёрдо решила бюджетно, дома, краской «Импрессия Плюс», в цвет «нордический блондин». До того момента я не знала как выглядят нордические блондины, но после окраски своих волос я узнала каким цветом срут квакши. Нордическим блондином они срут. Серо-зелёно-поносным блондином. Результат меня не то, чтобы не удовлетворил… Совсем даже наоборот. Он меня вверг в пучину депрессии и суицида. И я, горестно и страшно завывая на весь дом, пугая маму-папу и старого волнистого попугая Сникерса, поползла звонить Сёме. Наплевав на суеверия. Сёма прониклась моей проблемой, и уже через десять минут она раскладывала на моём столе мисочки, кисточки и тюбики. Мне было всё равно, что она со мной сделает. Цвет лягушачьего поноса, которым теперь отливал мой златокудрый волос, подавил мою волю и желание жить. - Такое говно ничем не смоешь. – Успокаивала меня Сёма, взбивая в миске что-то очень похожее на нордического блондина. – Такое или налысо брить, или закрашивать в чёрный цвет. Ты что выбираешь. - Мне [ой]. – Тихо ответила я, и всхлипнула. – Только не налысо. - Тогда не смотри. – Сёма отвернула меня от зеркала. Через час я стала цвета воронова крыла, если у ворон, конечно, бывают синие крылья с зелёным отливом. А ещё через два, при попытке расчесать волосы, они отвалились. Вот и не верь после этого в приметы. Порыдав ещё сутки, чем окончательно свела с ума старого Сникерса, я поехала на Черкизовский рынок за париком. За два года ассортимент париков не уменьшился, и даже цены на них стали на порядок ниже. Вот только выбор по-прежнему ограничивался моделями «Немытая овца» и «Гандон Эдита Пьеха». Я терзалась выбором часа два, пока ко мне подошло что-то маленькое и китайское, и не подёргало меня на куртку: - Валёсики исесь? – Спросило маленькое и китайское, застенчиво поглаживая мой карман. - Волосики ищу. – Подтвердила я, накрывая свой карман двумя руками. – Красивые волосики ищу. Не такие. – Я показала руками на свою голову. – И не такие. - Я обвела широким жестом половину Черкизовского рынка. - Идём. – маленькое и китайское погладило мой второй карман, и потянуло меня за куртку. – Идём-идём. И я пошла-пошла. Мимо развешанных на верёвке трусов-парашютов, мимо огромных сатиновых лифчиков непонятного цвета, способных сделать импотентом даже кролика, и мимо цветастых халатов, украденных, судя по всему, из дома престарелых. Зачем я шла – не знаю. Маленькое и китайское внушало гипнотическое доверие. Мы долго пробирались между трусами, пока не очутились в каком-то туалете. Унитаза, правда, я не заметила, но воняло там изрядно. И не Шанелью. «Тут меня и выебут щас» - промелькнула неоформившаяся мысль, и я сжала сфинктер. - Валёсики! – Маленькое и китайское сунуло мне в руки рваный пакет, и потребовало: - Пицот тысь. Пятьсот тыщ по тем временам равнялись половине зарплаты продавца бананов, коим я и являлась, и их было нестерпимо жалко. Но ещё жальче было маму, папу и Сникерса, которые уже поседели от моих горестных стонов, а Сникерс вообще перестал жрать и шевелиться. Ну и себя, конечно, тоже было жалко. Я раскрыла пакет – и ахнула: парик стоил этих денег. Был он, конечно, искусственный, зато блондинистый, и длиной до талии. - Зеркало есть? – Я завращала глазами и на губах моих выступила пена, а маленькое и китайское определённо догадалось, что продешевило. - Ня. – Мне протянули зеркало, и я, напялив парик, нервно осмотрела себя со всех сторон. Русалка. Богиня. Афродита [ой]. И всего-то за пятьсот тысяч! - Беру! – Я вручила грустному маленькому и китайскому требуемую сумму, и на какой-то подозрительной реактивной тяге рванула домой. - Вот точно такую хуйню мы в семнадцать лет с корешем пропили… - Сказал мой папа, открыв дверь, и мгновенно оценив мою обновку. – Пили неделю. Дорогая вещь. - Не обольщайся. – Я тряхнула искуственной гривой, и вошла в квартиру. – Пятьсот тыщ на Черкизоне. - Два дня пить можно. – Папа закрыл за мной дверь. – И это под хорошую закуску. Тем же вечером я забила стрелку с мальчиком Серёжей с Северного бульвара, и заставила его пригласить меня к себе в гости. Серёжа долго мялся, врал мне что-то про родителей, которые не уехали на дачу, но что-то подсказывало мне, что Серёжа врал, спасая своё тело от поругания. Поругала я Серёжу месяц назад, один-единственный раз, и толком ничего не помнила. Надо было освежить память, и заодно показать ему как эффектно я буду смотреться с голой жопой, в обрамлении златых кудрей. Но Серёжа, в отличии от меня, видимо, хорошо запомнил тот один-единственный раз, и приглашать меня на свидание наотрез отказывался. Пришлось его пошантажировать и пригрозить предать публичной огласке размеры его половых органов. Про размеры я не помнила ровным счётом ничего, но этот шантаж всегда срабатывал. Сработал он и сейчас. - Приезжай… - Зло выкрикнул в трубку Серёжа, и отсоединился. - А вот и приеду. – Сказала я Сникерсу, и постучала пальцем по клетке, отчего попугай вдруг заорал, и выронил перо из жопы. Ехать никуда было не нужно. Я вышла из дома, перешла дорогу, и через пять минут уже звонила в дверь, номер которой был у меня записан на бумажке. Ибо на память я адреса тоже не помнила. - А вот и я. – Улыбнулась я в приоткрывшуюся дверь. – Ты ничего такого не замечаешь? Я начала трясти головой, и в шее что-то хрустноло. - Замечаю. – Ответил из-за двери Серёжин голос. – Ты трезвая, вроде. Погоди, щас открою. Судя по облегчению, сиявшему на Серёжином лице, он только что был в туалете. Либо… Либо я даже не знаю что и думать. - Чай будешь? – Серёжа стоял возле меня с тапками в руках, и определённо силился понять что со мной не так. - Чаю я и дома попью. – Я пренебрегла тапками, и грубо привлекла к себе юношу. – Люби меня, зверюга! Покажи мне страсть! Отпендрюкай меня в прессовальне! Серёжа задушенно пискнул, и я ногой выключила свет. В детстве я занималась спортивной гимнастикой. Романтичные стоны «Да, Серёжа, да! Не останавливайся!» чередовались с неромантичным «Блять! Ой! Только не туда! Ай! Больно же!», и в них вплетался какой-то посторонний блюющий звук. Я не обращала на него внимания, пока этот звук не перерос в дикий нечеловеческий вопль. - Сломала что ли? – Участливо нащупала я в темноте Серёжину гениталию, и сама же ответила: - Не, вроде, целое… А кто орёт? - Митя… - Тихо ответил в темноте Серёжа. – Кот мой. - Митя… - Я почмокала губами. – Хорошее имя. Митя. А чё он орёт? - Ебаться хочет. – Грустно сказал Серёжа. – Март же… - Это он всегда так орёт? - Нет. Только когда кончает. Ответ пошёл в зачот. Я почему-то подпрыгнула на кровати, и в ту секунду, когда приземлилась обратно – почувствовала что мне чего-то сильно не хватает. Катастрофически не достаёт. Что-то меня очень беспокоит и делает несчастной. Ещё через секунду я заорала: - Где мой парик?! Мои руки хаотично ощупывали всё подряд: мой сизый ёжик на голове, Серёжин хуй, простыню подо мной… Парика не было. - Твой – что?! – Переспросил Серёжа. - Мой парик! Мой златокурдый парик! Ты вообще, мудила, заметил что у меня был парик?! И не просто парик, а китайский нейлоновый парик за поллимона!!! Включи свет!!! Я уже поняла, что по-тихому я свои кудри всё равно не найду, и Серёжа в любом случае пропалит мою нордическую поебень. Так что смысл был корчить из себя Златовласку? В комнате зажёгся свет, и мне потребовалось ровно три секунды, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, и заорать: - БЛЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!!! Я сразу обнаружила свой парик. Свой красивый китайский парик из нейлона. Свои кудри до пояса. Я обнаружила их на полу. И всё бы ничего, но кудри там были не одни. И кудрям, судя по всему, было сейчас хорошо. Потому что их ебал кот Митя. Он ебал их с таким азартом и задором, какие не снились мне и, тем более, Митиному хозяину. Он ебал мой парик, и утробно выл. - Блять? – Я трясущейся рукой ткнула пальцем в то, что недавно было моим париком, и посмотрела на Серёжу. – Блять? Блять?! Других слов почему-то не было. - Бляяяяяяя… - Ответил Серёжа, оценив по достоинству моего нордического блондина цвета зелёной вороны. – Бляяяя… - Повторил он уже откуда-то из прихожей. - Пидор. – Ко мне вернулся дар речи, и я обратила этот дар против Мити. – Пидор! Старый ты кошачий гандон! Я ж тебе, мурло помойное, щас зубами твой хуй отгрызу. Отгрызу, и засуну тебе же в жопу! Ты понимаешь, Митя, ебучий ты опоссум? Митя смотрел на меня ненавидящим взглядом, и продолжал орошать мой кудри волнами кошачьего оргазма. - Отдай парик, крыса ебливая! – Взвизгнула я, и отважно схватила трясущееся Митино тело двумя руками. – Отпусти его, извращенец! Оторванный от предмета свой страсти, кот повёл себя как настоящий мужчина, и с размаху уебал мне четырьями лапами по морде. Заорав так, что, случись это у меня дома, Сникерс обратился бы в прах, а мои родители бросились бы выносить из дома ценности, я выронила кота, который тут же снова загрёб себе под брюхо мой парик, и принялся совершать ебливые фрикции. Размазав по щекам кровь и слёзы, я оделась, и ушла домой, решив не дожидаться пока из ванной выйдет Серёжа и в очередной раз испытает шок. Он и так слаб телом. Не найдя в своей сумки ключи от квартиры, я позвонила в дверь. - Пропила уже? – Папа, вероятно, предварительно посмотрел в глазок. - Да. – Односложно ответила я, входя в квартиру. - Под закуску? – Папа закрыл дверь, и посмотрел на моё лицо внимательнее. – А [ой]ы за что получила? - Па-а-а-апа-а-а-а… - Я упала к папе на грудь, и заревела. – Куда я теперь такая страшная пойду?! Где я ещё такой парик куплю?! Папа на секунду задумался, а потом сказал: - А у меня есть шапка. Пыжиковая. Почти новая. За полтора лимона брал. Хочешь? - Издеваешься?! – На моих губах, кажется, опять выступила пена. - Ниразу. – Успокоил меня папа. – Мы на неё неделю пить сможем. И под хорошую, кстати, закуску. Серёжу я с тех пор больше не видела. Его вообще больше никто никогда не видел. Котов я с тех пор не люблю. Парики – тоже. Но вот почему-то всегда, когда я вижу на ком-то пыжиковую шапку – моё сознание подсовывает мне четыре слова «Ящик пива с чебуреками». Почему – не расскажу. Я папе обещала. и еще посвящаеться .............. не важно кому ето посвещаеться Одна на всех - мы за ценой не постоим. Стою у зеркала. В розовых пижамных штанах, и в тапочках. Всё. И внимательно себя изучаю. Прихожу к выводу, что тому мудаку, который придумал моду на двухметровых сисястых сволочей, с параметрами метр дваццать-пиисят-девяносто – надо лицо обглодать. Зажыво. Патамушта я этим извращённым параметрам не соответствую [ой]. Так, импирически, я прихожу к выводу, что все мужики – козлы. Вы не поняли логики рассуждений? Ебитесь в рот. Это ваши проблемы. А теперь – о моих. *** - Сука ты, Лида! – с чувством выплюнул мне в лицо контуженный боксёр Дима, с которым я на тот момент нежно сожительствовала, и уже начинала смутно догадывацца, что год жизни я уже бессмысленно проебала. - Пиздуй к Бумбастику! – Сурово ответила я своей зайке («зайка» в моих устах, штоп вы знали – это страшное ругательство, ага), и захлопнула дверь. Потом села, и перевела дух. Так, если зайка меня послушаецца, и по[ой]ует к Бумбастику – значит, через пять минут мне позвонит Бумбастикова жена, по совместительству моя подруга Юля, и нецензурно пошлёт меня [ой], пожелав мне покрыцца при этом сибирскими язвами и прочей эпидерсией. Теперь всё зависело от зайки… И зайка не подвёл. Зайка совершенно точно пришвартовался у Бумбастика… Дзынь! Я побрела на кухню, на звук звонящего телефона, быстро репетируя кричалку, которой я сейчас должна Юльку обезоружить. Зайка, беспесды был долбоёбом. Раз послушался моего бездумного совета. - Алло, Юлька! – Заорала я в трубку, - Моя карамелька пошла к вам в гости! Ты ему дверь не открывай, и скажи ему, чтоб уёбывал к себе в Люблино. К бабке. - Штоп ты сдохла, жаба… - грустно перебила меня Юлька, - что ж ты заранее не позвонила, ветошь тухлая, а? А мне чо теперь делать? Твой сукодумец сидит щас с Бумбой на кухне, ржот как лось бомбейский, сожрал у меня кастрюлю щей, и собрался тут ночевать. Понимашь, жаба жырная? Но-че-вать! А что это значит? Молчи, не отвечай. Мне убить тебя хочецца. Это значит, моя дорогая подрушка, штоп тебе здоровьица прибавилось, что я щас беру свою дочь, и мы песдуем с ней ночевать К ТЕБЕ! Понятно? Я с этими колхозными панками в одной квартире находицца отказываюсь. Чего-то подобного я и ожидала, поэтому быстро согласилась: - Иди. Я вам постелю. - А куда ж ты денешся? – ответила Юлька, и повесила трубку. …Очень непросто вставать утром в семь часов, если накануне ты пил сильноалкогольные напитки в компании Юли. И не просто пил, а упивался ими. Осознанно упивался. И ещё более непросто, чем встать в семь утра - это разбудить двоих шестилетних детей, накормить их уёгуртами, одеть в пиццот одёжек, и отбуксировать в деццкий сад, который находится в Якино-Хуякино. То есть в нескольких автобусных остановках от твоего дома. Это [ой]ецкий подвиг, скажу честно. При этом надо постараться выглядеть трезвой труженицей и порядочной матерью. Штоп дети не пропалили, и воспитательница. На Юлю надежды не было никакой. Никакой, как сама Юля. Значит, быть мамой-обезьянкой сегодня придёцца мне. И тащить двоих киндеров в садик, сохраняя при этом равновесие – тоже выпадает мне. А почему я этому ниразу не удивлена? Не знаете? И я не знаю. А косить-то надо… Бужу, кормлю, одеваю детей. Параллельно капаю в глаза Визин, и закидываю в пасть пачку Орбита. Выгляжу как гуманоид, который всю ночь пил свекольный самогон, сидя в зарослях мяты. Но это – лучшее, что я могла из себя вылепить на тот момент. Запихиваю детей в битком набитый автобус, утрамбовываю их куда-то в угол, и, повиснув на поручне, засыпаю… - Мам… - как сквозь вату голос сына, - мам, а когда мне можно женицца? Ну ты спросил, пацан… Вот маме щас как раз до таких глобальных вопросов… - Когда хочешь – тогда и женись. Ответила, и снова задремала. - Ма-а-ам… - сыну явно скучно. С Юлькиной Леркой он бы, может, и поговорил. Только я ей рот шарфом завязала. Не специально, чесслово. Поэтому Лерка молчит, а я отдуваюсь. - Ну что опять?! - Знаешь, я на Вике женюсь. На Фроловой. Тут я резко трезвею, потому что вспоминаю девочку Вику. Фролову. Шестьдесят килограммов мяса в рыжых кудрях. Мини-Трахтенберг. Лошадка Маруся. Я Вике по пояс. - Почему на Вике??!! Ты ж на Лиле хотел женицца, ловелас в ритузах! У Лили папа симпатичный и на джыпе! Зачем тебе Вика, Господи прости?! На меня с интересом смотрит весь автобус. Им, [ой]ам, смешно! Они видят похмельного гуманоида с двумя детьми, один из которых замотан шарфом по самые брови, а второй зачем-то хочет женицца. И смеюцца. А мне не смешно. Мне почему-то сразу представилась картина, как в мою квартиру, выбив огромной ногой дверь, входит большая рыжая Годзилла, и говорит: «А ну-ка, муженёк, давай твою мамашку [ой] ликвидируем экспрессом с балкона четвёртого этажа. Она у тебя в автобусах пьяная катаецца, в мужиках не разбираецца, и вообще похожа на имбецыла». И мой сынок, глядя влюблёнными глазами на этот выкидыш Кинг-Конга, отвечает ей: «Ну, конечно, Вика Фролова, моя жена ахуенная, мы щас выкинем эту старую обезьяну из нашего семейного гнезда» И молодожены, улюлюкая, хватают меня за жопу, и кидают вниз с балкона… В ушах у меня явственно стоял хруст моих костей… - Почему на Вике?! – снова заорала я, наклонившись к сыну всем туловищем, насколько позволяла длина моей руки, которой я держалась за поручень. Отпустить этот поручень я не могла. Хотя автобус уже приближался к нашей остановке. По ходу, я этот поручень возьму с собой… Сын моргнул. Раз. Другой. А потом вскинул подбородок, и ГРОМКО ответил: - А ты видала, какие у Вики сиськи???!!! Больше, чем у тебя даже! Занавес. Из автобуса я вылетела пулей, волоча за собой сына и Лерку, а за спиной дьявольски хохотали бляццкие пассажыры автобуса. Им смешно… Когда я вернулась из сада, Юлька уже проснулась. - Кофе будешь, пьянь? – спрашивает меня, а сама уже в кофеварку арабику сыпет. Полкило уж нахуячила точно. - Буду. – Отвечаю, и отбираю у Юльки банку с кофе. – Нахаляву и «Рама» – сливочное масло. Ты хоть смотри, скока ты кофе насыпала. - [ой].. – Трёт красные глаза Юлька, - я щас кофе попью – и домой. Сдаёцца мне, наши панки у меня дома погром в Жмеринке устроили. Ты щас на работу попилишь, спать там завалишься, а мне говно возить полдня придёцца. Из-за тебя, между прочим. Ага, спать я на работе завалюсь… Очень смешно. Провожаю Юльку, смотрю на себя в зеркало, вздрагиваю, и снова иду в ванну. Заново умывацца, красицца, и заливать в глазные орбиты Визин. Ибо с таким пластилиновым ебалом как у меня на работу идти совершенно неприлично. Дзынь! Ёбаная тётя, как ты исхудала… Кому, бля, не спицца в полдевятого утра?! С закрытыми глазами, патамушта рожа в мыле, с пастью, набитой зубной пастой, по стенке [ой]ую на звук телефона. - Алло, бля!!! Рявкнула, и почуфствовала, как зубная паста воздушно-капельным путём распространилась по стенам кухни. - Срочно ко мне! И гудки в трубке. Чозанах? Я понять не успела, чей там голос в трубке… Наощупь нахожу полотенце для посуды, вытираю им глаза, и смотрю на определитель номера. Юлька. «Срочно ко мне!» А [ой]? Мне, если что, на работу выходить через десять минут. С какого члена я должна срывацца, и срочно бежать к Юльке? Набрала Юлькин номер. Послушала пять минут длинные гудки. После чего автоматически стёрла со стены зубную пасту, бросила полотенце в стиральную машину, схватила сумку, и вылетела на улицу, забыв закрыть дверь. …Юльку я нашла в состоянии странного ступора на лестничной клетке возле её квартиры. - Пришла? – вяло поинтересовалась Юлька, и хищно улыбнулась. - Прибежала даже. Где трупы? - Какие трупы? - Не знаю. Но за своё «Срочно ко мне» ты должна ответить. Если трупов нет – я тебе [ой]ы дам, ты уж извини. Я на работу уже опоздала, мне теперь всю плешь проедят и выговор влепят. Так что причина того, что я прискакала к тебе должна быть очень веской. Юлька затушила сигарету в банке из-под горошка, и кивнула головой в сторону двери: - Иди. Я сделала шаг к двери, и обернулась: - А ты? Юлька достала из пачки новую сигарету, повертела её в пальцах, сломала, отправила в банку, и ответила: - Я рядом буду. Иди… Мне поплохело. По ходу, я щас реально увижу жосткое мясо. Зайку своего, с топором в контуженной голове, Бумбастика с паяльником в жопе, и кишки, свисающие с люстры… К такому зрелищу надо было основательно подготовицца, но мы с Юлией Валерьевной всё выжрали ещё вчера. Так что смотреть в глаза смерти придёцца без подготовки. Я трижды глубоко вдохнула-выдохнула, и вошла в квартиру… Странно. Кровищи нет. В доме тихо. И относительно чисто. Не считая кучи серпантина и блёсток на полу. Автоматически смотрю на календарь. Февраль. Новый Год позади. Какого хуя тогда… И тут я вошла в комнату. В первую из трёх. В комнате стояла кровать, а на кровати лежала жопа. Абсолютно незнакомая мне жопа. Совершенно точно могу утвеждать, что с этой жопой мы ранее не встречались, и в близкий контакт не вступали. За плечом тихо материализовалась из воздуха Юлька. Я вопросительно на неё посмотрела. - Это Бумба… - Юлька шмыгнула носом, и сплюнула на пол, - ты дальше иди… Я прикрыла дверь в комнату с Бумбиной жопой, и открыла следующую. - Это чьё? – шёпотом спросила я у Юльки, глядя на вторую жопу. Снова незнакомую. Блять, куда я попала?! - Это Серёга Четвёртый… Четвёртый. Гыгыгы. Неделю назад я гуляла на его свадьбе. Четвёртый радостно женился на сестре Бумбастика. Сестра, правда, радости особой не испытывала, ибо для неё это уже был четвёртый брак. Отсюда и погоняло Серёги. Брак был в большей степени по расчёту. Ибо Четвёртому нужны были бабки на открытие собственного автосервиса, а Алле нужен был узаконенный ебырь. Ебать Аллу бесплатно не хотел никто. Стописят килограммов жыра это вам не в тапки срать. К слову, Четвёртый весил ровно в три раза меньше своей супруги. Поэтому на их свадьбе я даже не пила. Мне и так смешно было шопесдец. Итак, свершилось то, ради чего я забила на работу, и непременно выхвачю [ой]юлей от начальства. Но оно того стоило. Я воочию увидела жопу Четвёртого! Это ж празник какой-то просто! Я с плохо скрываемым желанием дать кому-нить [ой]ы, обернулась к Юльке, и прошипела: - У тебя всё? Юлька даже не отшатнулась. Она, наоборот, приблизила своё лицо к моему, и выдохнула в него перегаром: - У меня – да. А у тебя – нет. Ещё третья комната осталась… А главный сюрпрайз ждёт тебя даже не в ней… И демонически захихикала. Я без сожаления оторвала взгляд от тощей жопки Четвёртого, и открыла третью дверь… На большой кровати, среди смятых простыней и одеял, лежала третья жопа. Смутно знакомая на первый взгляд. На второй, более пристальный – ахуенно знакомая. Жопа возлежала на простыне, как бля арабский шейх, в окружении обёрток от гандонов. Они удачно оттеняли красоту знакомой жопы, и весело блестели в лучах зимнего солнца. Я обернулась к Юльке, и уточнила: - Это зайка? Юлька кивнула: - Наверное. Я эту жопу впервые вижу. Она тебе знакома? - Более чем. - ТОГДА УЕБИ ЕМУ, ПИДАРАСУ ТАКОМУ!!! – вдруг завизжала Юлька, и кинулась в первую комнату с нечленораздельными воплями, зацепив по пути в правую руку лыжную палку из прихожей. Я прислушалась. Судя по крикам, Бумбе настал [ой]ец. Потом снова посмотрела на своего зайку, тихо подошла к кровати, присела на корточки, и задрала простыню, свисающую до пола. Так и есть. Пять использованных гандонов… Ах, ты ж мой пахарь-трахарь… Ах, ты ж мой Казанова контуженный… Ах, ты ж мой гигант половой.. Супер-хуй, бля… Я огляделась по сторонам, заметила на столе газету Спид-Инфо, оторвала от неё клочок, намотала его на пальцы, и, с трудом сдерживая несколько одновременных физиологических желаний, подняла с пола один гандон. Зайка безмятежно спала, не реагируя на предсметные крики Бумбастика, доносящиеся из соседней комнаты. Я наклонилась над зайкиной тушкой, и потрепала его по щеке свободной рукой. Зайка открыла глаза, улыбнулась, но через секунду зайкины глаза стали похожи на два ночных горшка. - Ли-и-ид… - выдавила из себя зайка, и закрыла руками яйца. - Я не Лида. – Широко улыбнулась я, - я твой страшный сон, Дима… С этими словами я шлёпнула зайку гандоном по лицу… И это было только начало. прдолжение следует
