Я стал фанатом ))) интересно у неё книга есть...яб купил... Вот чё нарыл...свежие или нет - не знаю... Вчера мне не спалось. Не спалось настолько, что в голову лезла всяческая хуйня. Вы никогда не задумывались, что для каждого участка человеческого тела создана целая индустрия моды? Для каждого, я не вру. Возьмём, к примеру, человеческую голову. Обычную голову. Череп, кожа, волосы, глаза, нос, рот, уши, брови, ресницы. И для каждого из вышеперечисленных существуют десятки прибамбасов, которые массово производяцца на различных фабриках-заводах. Череп. Череп принято брить налысо, разрисовывать ево татуировками, и вжывлять в нево различные железяки. Слава Ктулху, што апгрейдом балды грешат далеко не все, но всё же индустрия моды для ебланов, желающих поиздевацца над своим черепом достаточно велика для того, чтобы кто-то занял на мировом рынке свою маленькую нишу: девайсы для черепа. Кожа. Ну, тут можно говорить полчаса. Для кожи лица у нас столько разных приблуд, што ахуеть. Кремы. Которые, в свою очередь бывают кремами для контура глаз, дневными, ночными, увлажняющими, матирующими, тональными, основами под макияж, для снятия макияжа, для Т-зоны, от прыщей, от угрей, от расширенных пор, от микровоспалений и дохуя-дохуя-дохуя всякими ещё разными. А если б у человека на лице вместо кожы был какой-нить рубероид? Можно пофантазировать. Едем дальше. Волосы. Волосы – это девайс, изначально предназначенный для защиты человеческова черепа от перегрева и переохлаждения. А между тем на косметике для волос люди зарабатывают больше, чем пластические хирурги, которые могут собрать и склеить тебя по частям. Шампуни, бальзамы, сыворотки и маски для волос, краски, оттеночные средства, противоперхотные лосьоны, пересадка волос с жопы на затылок, не говоря уже о моде на причёски и стоимости стрижек… Нос. Нос, блять. Какова хуя трогать вообще нос?! Ан нет. А пирсинг? А ринопластика? А, в конце концов, «полоски, избавляющие от чёрных точек»?! Полоски блять. Для носа [ой]. Приклеил к носу, дёрнул – и фсё. Нет чёрных точек, твой нос красив и соответствует стандартам красоты. Глаза. Орган зрения. А теперь посчитайте, скока всякой хуйни у нас производят специально для украшения глаз: тени, карандаши, подводки, блёстки, цветные линзы, модные солнечные очки, которые носят в любую погоду «для антуражу». Потому что они блять винтажные, и охуительно подходят под моё красное пальто в клеточку. Туда же плюсуем ресницы, для которых существуют туши разных цветов, гели для укрепления и роста, накладные и нарощенные ресницы вместе с клеем для них, машинки для подкручивания ресниц, расчёсочки, и стразы для них же… Я тут смарела педарачу про Дженифер Лопез, и ахуела, узнав что у этой поющей жопы есть личный МОДНЫЙ (!) брововыдиратель, который летает к ней на частном самалёте, и которому за выщипывание своих бровей жопа платит поллимона баксов за визит… Услугами брововыдирателя пользуюцца так же и другие поющие сиськи-жопы, и он там для них священен как наш Сирожа Зверев. Чо там осталось? А, ушы. Для ушей у нас тоже свои прибамбасы: ватные палочки разные, серёжки всякие и, конечно, пластическая хирургия. Какие хош тебе уши сделает. Хоть ослиные. Ещё про зубы забыла. Вы думаете, они нужны для того чтобы жрать? Нет. Для красоты они нужны. Как человек, 7 лет проработавший в сфере стоматологии, я могу рассказать скока у нас всяческой хуйни для красоты существует, и скока это примерно стОит… Удаление зубного камня. Процедура эстетическая. От 3000 до 10 000 рублей. Отбеливание зубов пескоструйным аппаратом, порошкой Айр-Флоу со вкусом лимона. От 10 000 рублей. Брекеты для зубов. Металлические – 45 000, керамические – 73 000, сапфировые 130 000, позолоченные – 80 000. Имплантация зубов – от 35 000 за один зуб. Стразы и украшения для зубов. 1 стразик – 1500 рублей А вы думали, ими тока жрут и за клиторы кусают? Хуй вам. Кроме головы у человека есть ещё много чего. Есть ногти. Для ногтей существуют хуевы горы лаков, эмульсий, жидкостей для удаления кутикул блять, стразов, серёжек, пилочек, полировочек, не говоря уже о различном наращивании гелями-акрилами, которое стоит реальных денег. Ибо ходить а ля «натюрель» - это некомильфо. Обязательно нужны ухоженные красивые ногти, да. (500x375, 77Kb) Есть у человека ещё пятки. Для пяток существуют крема, массажёры, скрабы, дезодоранты, и, вы не поверите, помада. ПОМАДА ДЛЯ ПЯТОК! Штоп они розовенькими были… Вот этого я никогда не пойму наверна. Хотя, вы ещё раз не поверите, помадой для пяток Я ПОЛЬЗУЮСЬ! Есть у человека ноги. А для ног есть тоже крема. После бритья, с эффектом виртуальных колготок (у меня такие есть), депиляторы, восковые полоски, бритвы и прочие извращения. И всё это тоже у меня есть… Не забудем про пупок. Пупок у нас любят татуировать и пирсинговать. А ведь пупок – это просто напоминание человеку о том, что он родился от жывой денщины, а не был выращен в пробирке… Письки. Чо только люди не делают со своими письками… Бруют, татуируют, прокалывают, мужыки вжывляют себе разные шарики и конские волосы, бабы – прокалывают всё што только можно, а для тех кто прокалывать ничего не хочет есть знаете чо? ИНТИМНЫЕ КЛИПСЫ! Цепляюцца на половые губы и висят себе задорно и радосна. И, конечно же, существует индустрия моды на интимные стрижки. У меня как-то был ТАМ профиль плэйбоевского зайчега. Что говорит о том, что я – жертва этой [ой]одельной моды… Чо там ещё осталось: Ах, да. Жопа. Для жопы у нас тоже много чо припасено. Кремы целлюлитные – это не беда, а вот анальная бижутерия намного хуже. Стразы в жопе. Отбеливание очка. Ибо кто-то решил, что коричневое очко в жопе напоминает партнёру о том, что оттуда иногда срут. Поэтому очко некоторые отбеливают, чтобы наебать партнёра, который, возможно, увидев между булок любимой (ого) вместо привычного шоколадного глаза – белое пятно с торчащим из неё голубым стразом, вообразит что перед ним несрущий ангел. А ещё я почему-то подумала, что если б у человека в процессе эволюции не отвалился бы хвост – щас была бы целая хвостовая индустрия моды. Эти хвосты все бы красили, стригли, мыли, причёсывали, брили, и хвастались бы их длиной, толщиной, и густотой меха. Как же это всё прискорбно… В общем, господа, думы мои привели к тому, что я [ой]ец как в себе разочаровалась. Я не человек, господа. Я – андроид, жертва рекламы. И вы – тоже. Только, может, в меньшей степени чем я… Для Настеньки Осень и жопа Осень придумали враги. Не иначе. Осень наверняка придумали фашисты.. Не ту осень, растворившись в которой, Пушкин ваял свои гениальности, не догадываясь о том, что ими будут мурыжить не одно поколение школяров… А МОЮ осень. Склизкую, мокрую, серую, и непременно сопливую. МОЯ осень – это не просто время года. Это моя агония, и мощный катализатор к деградации. А так же благодатная почва для разного рода комплексов неполноценности. Первого сентября, просыпаясь в шесть утра, чтобы отвести ребёнка в очередной класс, в школу, я вижу в зеркале СВОЮ ОСЕНЬ. У неё глаза ослика ИА, проебавшего свой хвост, унылый нос пособника старого генетика Папы Карло – Джузеппе и скорбная фигура, с которой Церетели ваял своих зомби на Поклонной горе. Это мой крест, который мне предстоит нести почти полгода. *** - Юлька! – ору в телефонную трубку. – Моё зелёное платье ты угнала? Ну, то, стрейчевое, проститутское? - Я. – Живо отзывается Юлька, и интересуется: - Комиссарским телом побарыжить решила на досуге? Любовь продажная щас, кстати, в цене упала. Поэтому верну тебе не только твоё платье, а впридачу дам бешеные сапоги. А? Берёшь? Бешеные сапоги я не возьму. Тому есть ряд веских причин. Первая: размер. Моя лыжа тридцать восьмого влезет в бешеный сапог тридцать пятого только с вазелином, которого у меня тоже нет. Вторая: цена. Бешеные сапоги Юля покупала ещё пять лет назад почти за восемьсот баксов в магазине для стриптизёрш. С тех пор цена на это непотребство существенно не снизилась. Третья: бешеные сапоги – это ботфорты, закамуфлированные под кожу зебры, на двадцатисантиметровой шпильке, и десятисантиметровой платформе. Поэтому сделка не состоялась. - Нет. Бешеные сапоги не возьму. Но не откажусь от зелёных бусиков. В подарок. Уж если наглеть – так по полной. - Бусики… - Юлька задумалась. – Бусики-хуюсики… Зелёненькие бусики… Я терпеливо жду ответа. - Подавись ты ими, жаба старая! – скорбно говорит Юлька, а я ликую. – Кстати, а куда ты в этом дерьме идти намылилась? Ликование быстро угасло, а я, отчего-то смущаясь, начинаю оправдываться: - Ты только не ржи, ладно? Мне это платье в четырнадцать лет Лёшка подарил. На день рождения. Тогда это модное платье было. Я в нём к Маринке на свадьбу пошла, и мужа себе там накопала. А всё потому, что платье… такое вот… Потом Сёма попросила его на денёк, пошла в нём на днюху, и её там выебали. Понимаешь? СЁМУ! Выебали!!! – в трубке послышалось цоканье языком. Юлька прониклась волшебными свойствами платья. Если уж даже Сёму в нём кто-то выеб – это стопудово не шмотка, а адский талисман. – Так вот, верни мне платье. Я хочу проверить, как оно там… Налезет на меня? Проверить хочется… - Пиздишшшшшшшш… - прошипела Юлька. – Небось, напялишь, да попрёшься в нём куда-нибудь. В тихой надежде, что тебя сослепу какой-то нетрезвый гражданин отпользует в позе низкого поклона, а потом женится! Я неестественно возмутилась, как английский лорд, пойманный на краже носового платка: - Я??!! В нём пойду??!! Как продажная женщина неопределённого возраста??!! Нет! То есть, да.. Короче, у одного моего знакомого день рождения… И замолчала. - Хо-хо-хо! – басисто захохотала Юлька смехом Санта-Клауса. – День рожденья, праздник детства… На кого сети расставляешь, ветошь? Кого погубить хочешь? Чья судьба предопределена? Кто будет стягивать с тебя зелёный бархат, и путаться в застёжках лифчика? Кто с похотливым рыком разорвёт на тебе труселя с Дедом Морозом на жопе, и овладеет тобой, противно скрипя ароматизированным презервативом со вкусом банана? - Ты его не знаешь! – в исступлении кричу я, и с ненавистью запихиваю в мусорное ведро трусы с Дедом Морозом. На жопе. Юлька в трубке замолчала. Потом поинтересовалась: - Труселя щас выбросила, что ли? - Дура. – Ответила я, и заржала. - Старая гейша! – ответила Юлька, и добавила: - Завтра заеду в Москву, завезу тебе твоё волшебное дерьмо. – И подытожила: - Вот бабы до чего докатились… Платью чуть не четверть века, самой послезавтра на пенсию выходить, а всё туда же… На следующий день Юлька приехала ко мне в зелёном платье, с порога выдав отрепетированную речёвку про то, что лишний пакет в руках тащить не хотелось, пришлось этот хлам на себя напяливать, и в оконцовке поведала, что её так никто и не выебал. Так ко мне вернулось моё платье. И зелёные бусики. И Юлька. И новые трусы, Юлькой же и подаренные. С кошачьей мордой. Спереди. *** Осень – это не просто паршивое время года. Осень – это не только дожди, сырость и грязные островки снега на кучах гниющих листьев. Осень – это жопа. МОЯ жопа. В прямом смысле. Потому что, с наступлением осени, моя жопа начинает стремительно расти. Во все стороны. Нет, у меня не растут сиськи, не вырастают новые зубы, не увеличиваются в объёме ресницы… Зачем? У меня растёт жопа. Прямо на глазах. Она растёт и жрёт трусы. Жрёт трусы и растёт. Растёт-растёт-растёт… До мая. А потом стремительно уменьшается. Но до мая ещё далеко. И вот стою я возле зеркала. В зелёном платье. В бусиках. В бусиках-хуюсиках. Стою. И смотрю на себя. Анфас. Мордой лица шевелю, позы различные принимаю… Гламура в глаза подпускаю. Ничо так получается. Задорно. Поворачиваюсь боком. В профиль. Пиздец. Там жопа. Жопястая такая жопа. Обтянутая зелёным бархатом. Настроение упало тут же. С такой жопой на день рождения идти стыдно. А всё осень виновата. Шлёпаюсь в кресло, достаю телефонную трубку из-под жопы, и звоню: - Да, я. Привет. Планы меняются, я не приду. Потому что потому. Не могу. Зуб болит. И голова. И живот. И перхоть. Болит… то есть сыпется. И жо.. И прыщ вырос внезапно. Пять штук. На лбу. Нет, не замажу… Нет, ничо принимать не стану… Нет.. Не приду! Не ври! Кто красивый?! Я?! Где?! Если только в темноте и стоя раком, ага… Кто? Я? Пошлая? А, ну тем более. [ой] тебе такие пошлые гости? С днём рождения, кстати… Нет. Не уговаривай, меня это бесит! Это шантаж, ты знаешь? Хрюша… Нет, и не вздумай! Я дверь не открою, понял?! Я близко к двери не подойду, ясно? Кто? Где? Ты? Там? Давно? Щас открою!!! Иду к двери. Открываю. Две руки хватают мою ЖОПУ, и закидывают куда-то к кому-то на плечо. Я всё-таки иду на день рождения. Еду. *** - Юлька! – ору в трубку. – Платье работает! - Замуж позвали, что ли? – давится чем-то Юлька у себя в Зеленограде. - Нет! - Выебали что ли? - Нет! - Чему тогда радуешься, чепушила? - Никто не заметил, что у меня ЖОПА!!! Никто!!! - А у тебя жопа была? – интересуется Юлька. - Почему была? Она и есть. И была. И есть. Да. - Дура ты… - кашляет Юлька, и кричит в сторону кому-то: - Кто насрал в коридоре, сволочи?! Кто с собакой не погулял, гады? – И торопливо заканчивает: - Не было у тебя жопы. Никогда. Жопа у тебя будет лет через тридцать. Большая такая жопа. Как у той суки, которая насрала щас в коридоре!!!! Я положила трубку, и потрогала свою жопу. Она, конечно, есть. Юлька, как всегда, редкостно дипломатична. Жопа – как осень. Она есть, и от неё никуда не деться. Я ненавижу осень, потому что её придумали враги. Из зависти к моей жопе. Из зависти. Потому что есть чему завидовать. Я вспомнила вчерашнюю ночь, новые труселя, подаренные Юлькой, и лежащие теперь в мусорном ведре, непригодные к носке из-за полученных травм, прикусила зубами губу, чтоб не лыбиться как параша майская, и гордо вышла в сопливую осень… ))))))))) Вы были на даче у моего деда? Конечно, нет. Что вы там забыли? Я и сама там не была уже лет десять, с тех пор, как моего деда, собственно, и не стало. Да и хуй пустил бы вас мой дед к себе на дачу… [ой] вы там ему были бы нужны? А когда-то я ездила туда каждое лето. На три, сука, летних месяца. И дача с дедом, поверьте, была гораздо более приятной альтернативой деццкому пионерлагерю «Мир», путёвки в который пару раз добывала у себя на работе моя мама, и перестала эти самые путёвки добывать, когда узнала, что её десятилетнюю дочь там научили ругаться матом и курить. Осталась дача. Шесть соток, засаженных помидорами и картошкой. Охуительная такая дача. Дача эта находилась там, где ей и положено было находиццо. В жопе мира. В Шатуре. Почти в Шатуре. Но это, в общем-то, роли не играет. На дедовой даче я провела лучшие годы своей жызни, пропалывая грядки с морковкой и репчатым луком, и заливая норы медведок раствором стиральнова порошка «Лоск». Но вот минули эти лучшие годы моей жизни, и я выросла. Не то, чтоб уж очень сильно, но пару раз я уже приходила домой нетрезвая, украдкой блевала в цветочный горшок полуфабрикатами Кордон Блю, за что стоически выдержала три вагона аццких [ой]юлей от мамы, и ещё я небрежно носила в заднем кармане джинсов два гандона «Ванька-встанька». Значит, взрослая, и ниибёт. Жарким июльским днём я, вместе с подружкой Сёмой, вывалилась из пригородной электрички Москва-Шатура на пыльный перрон одной узловой станции. - Городишко – гавно. И очень ссать хочется.. – Авторитетно заявила, и попрыгала на одной ножке Сёма. – Может, поссым, и домой? - Хуй. – Сурово отрезала я. – Город нормальный. Тут смешно и культурно. Все прелести цивилизацыи есть. Хочешь срать – вот те привокзальный сортир, хочешь жрать – вот те… - Тут я запнулась. Сёма ждала. Я две секунды подумала, и продолжила: - Хочешь жрать – вот те палатка ООО «Пятачок». Там есть пиво и рыбка «Жопный валасатег». Хочешь ебаццо… Сёма перестала прыгать, и громко, слишком громко крикнула: - Хочу! Толпа зомбированных дачников, [ой]ующих по перрону с лопатами наперевес, сбилась с шага, и посмотрела на Сёму. - Идите [ой]. – Тихо сказала Сёма зомбированным дачникам, и чуть громче, добавила: - Ебаццо, говорю, хочу. Я обняла подругу за плечи, дала ей несильного поджопника, и впихнула в толпу зомби: - Иди, и делай вид, что ты тоже идёшь на дачу, поливать огурцы. Тут так принято. По пятницам все прибывшие в этот Сайлент Хилл обязаны поливать огурцы. Если ты щас будешь орать, что хочешь ебаццо – тебя сожрут. От[ой]ят лопатами, и сожрут. Тут так принято, понимаешь? Сёма покрепче ухватила двумя руками свою сумку, из которой торчали две ракетки для бадминтона, и кивнула: - Понимаю. Но вот поебацца бы… - Поебёшься. У нас на даче два сторожа симпатичных работают. Два Максима. Один толстый, но, говорят, у него хуй с километр, а второй…. А второй тебя всё равно ебать не будет. Так что ориентируйся на толстого с километром. - А почему второй меня ебать не будет? – Обиделась Сёма, и запихнула ракетки поглубже в сумку. – Он не любит стройных женщин в белом спортивном костюме фирмы «Хунь Пынь Чоу»? Он не вожделеет сексапильных брюнеток с бадминтоном? Он… - Понятия не имею. – Перебила я Сёму. – Может, и вожделеет. Только ебать он тебя не будет, потому что у нас с ним курортный типа роман. Ну, под луной с ним гуляем, он для меня подсолнухи ворует с соседних дач, и дарит мне букеты… Любовь у нас, сама понимаешь. Сёма сбилась с шага, посмотрела на меня, и кивнула: - Ну, раз подсолнухи букетами – это серьёзно. Это к свадьбе по осени. К пляскам под баян, и к коляске для двойни. Так и быть, возьму километр на себя. Пойдём уже поссым в этом вашем «Пятачке». - В сортире, дура. Ссать надо в сортире. Жрать – в «Пятачке». Смотри, не перепутай. Хотя, в общем, можно и там, и сям поссать. Идём. Лицо только держи. Лицо огуречного фаната. Не урони его только. А то нам обеим [ой]ец. Вечером того же дня, досыта наигравшись в бадминтон и в какие-то кегли, похожие на синие распухшие фаллосы, найденные нами с Сёмой на чердаке, мы засобирались на свидание с Максимами. Засобирались тщательно. - А вот скажи-ка мне, подруга, - Сёма вскинула бровь, и придирчиво выдавила прыщ на носу, - сторожа твои, Максимы которые, с километровыми подсолнухами… Богаты ли они? Имеют ли собственное авто с тонированными стёклами, и магнитофоном? Не зажмут ли они паскудно пару сотен рублей девушкам на шампанское и шоколадку? Мне важно это знать, Лидия. Я, высунув язык, и начёсывая на затылке волосы, с жаром отвечяла: - Побойся Бога, Сёма. Как я могла пригласить тебя на эту поистине охуительную виллу, не позаботясь заранее о приличных кавалерах? Конечно, у них [ой] нет авто, Сёма. Нет, не было, и, боюсь, что уже никогда не будет. Какое им, блять, авто?! Авто в этом курортном городе есть только у привокзальных таксистов. Даже три авто. Одно с магнитофоном, два остальных – Запорожцы. Зато тут есть дохуя электричек. Это ли не щастье? - Это [ой]ец какое щастье, Лидия. – Почему-то вздохнула Сёма, и небрежно мазнула по своим аристократично-впалым щекам оранжевыми модными румянами. – Зачем мы здесь? Вкусим ли мы, при таких минимальных условиях, шампанского с Камамбером, или, хотя бы, «Жигулёвского» с воблянкой? Чота, знаешь ли, километровый хуй меня уже не прельщает. Если шампанского не будет. С воблой. Хрен с ним, с Камамбером. - Не отчаивайся, Сёма. – Утешила я подругу, и выпустила на лоб локон страсти из своей вечерней причёски в форме осиного гнезда. – Не печалься. Не в вобле щастье, поверь моему опыту. - А в чём? – Посмотрела на меня Сёма, жалобно почёсывая лобок. – Зря я, получается, [ой]у побрила, да? - Не зря, не зря, Семёныч… Ох, как не зря. Щастье, Наталья, это… Это… - Тут я запнулась, и вытащила ещё один локон страсти. – Это я не знаю чо такое, но сегодня мы с Максимами пойдём в город, на дискотеку. Там тебе и будет щастье. Уж поверь моему опыту. И Сёма поверила. Да и как ей было не поверить? Она была так свежа и беззащитна, а у меня в руках была расчёска с острым хвостиком, и слюни на губах пузырились. Ровно в десять вечера мы, разряженные в пух и в прах, гордо шли по каменистой дороге к сторожке. К Максимам. По Сёминым пяткам гулко шлёпали лаковые сабо, и ветер раздувал её белые спортивные штаны, а я выпячивала свои груди, обтянутые красной майкой с надписью СССР, и украдкой почёсывала жопу под тесными джинсами Сёмы, выцыганнеными у неё на один вечер, для выебнуцца. Максимы, в количестве двух штук, стояли у ворот дачного посёлка, и одинаково благоухали туалетной водой «Доллар». - Здравствуйте, девушки. Вы охуительно очаровательны сегодня. – Поприветствовали нас кавалеры, а толстый Максим подмигнул Сёме: - Прекрасные у вас брюки! Почти такие же прекрасные, как мой большой хуй. Меня зовут Максим. - Очень приятно, - потупилась Сёма, - А бабло у вас есть? - Да у нас его просто дохуя, мадам! – Бодро ответил толстый Максим, и прищурился: - А как вы относитесь к сексу на свежем воздухе в позиции догги-стайл? Сёма растерялась: - Это после шампанского? - Это после водки. Шампанское в нашем городе после десяти вечера не продают. А водку мы купили заранее. Давайте же наебнём водочки, мадам, и я вас провожу на самый шикарный дансинг в этих окрестностях. Поверьте, если вы не были на дансинге в «Старом Замке» - вы прожили бессмысленную жизнь. - «Старый замок» - это, случайно, не ООО «Пятачок» с туалетом? – Спросила Сёма, глядя на меня. Я смотрела на своего возлюбленного, и из-за пузырящихся слюней Сёму почти не видела. Но всё равно ответила: - Нет. Это клуб такой. Но туалет, если чо, там тоже есть. Так что бери Макса за его километровую гениталию, чтоб никто не с[ой]ил, и пойдём скорее на дансинг, пить водку, и танцевать краковяк. Возле шикарного деревянного сарая с выложенной из совдеповской ёлочной гирлянды надписью «Диско-бар «Старый Замок», мы остановились передохнуть, и выпили водки. - Мне тут не нравится… - Поводила жалом Сёма, и раздавила лаковым сабо ползущую по дороге медведку. – Чует моё сердце, не будет нам тут с тобой щастья. Про шампанское я уже даже не говорю. Пойдём лучше в «Пятачок». Поссым на брудершафт, и рыбкой закусим. Наебали нас твои Максимы. - Вы на фасад, мадам, даже не смотрите! – Вынырнул из темноты толстый Максим, и ловко подлил Сёме водки. – Вы ещё внутри не были. Гламур! Пафос! Шарман! - Какой, блять, гламур, без шампанского… - Шмыгнула носом Сёма, и выпила водку. – Но раз уж пришли… - А я об чём! – Возрадовался Максим, допил остатки водки, и ловко закинул в кусты пустую бутылку. – Давайте же войдём! И мы вошли в сарай, заплатив косоглазой пожилой женщине в очках Гарри Поттера, что сидела в собачьей конуре у входа, сорок рублей за возможность собственными глазами увидеть обещанный гламур и пафос. И получили взамен четыре автобусных билетика образца восемьдесят седьмого года. В сарае было страшно и пахло блевотиной. А ещё там танцевали рэп три калеки, одетые в треники с лампасами и в красные пиджаки. А четвёртый калека стоял у стены, и дёргал шнурок выключателя в периодичностью два дёрга в секунду. Поэтому у него была мускулистая правая рука, и исступлённое выражение лица. - Это Славик. – Шепнул мне в ухо мой принц. – Здоровый как чёрт. Особенно, справа. Ты ему не улыбайся. Может подумать, что ты его соблазнить хочешь. А мы с Максом против Славика не попрём. Он тут в авторитете. И подругу свою предупреди. Я наклонилась к Сёме, и быстро ей сказала: - Видишь того мудака, который светомузыку тут делает? Обходи его сзади. Говорят, он [ой]ы всем даёт просто так. - Хау матч из зе фи-и-иш! Скутер! – Вдруг завопил один из танцующих, и Славик задёргал рукой ещё быстрее, а рэп в пиджаках стал ещё энергичнее. - Щас обоссусь. – Доложила мне Сёма, и стала ломиться к выходу. - Куда? – Схватил её за руку Максим. – За вход сороковник уплочено, а пописать можно вон за той дверью. Там туалет. Я почувствовала, как меня схватила за руку Сёмина мокрая ладошка, и поняла, что мне тоже [ой]ец как необходимо попасть за ту самую сказочную дверь. Ибо до Пятачка я точно не дотерплю. Мы влетели в сортир, по пути снимая свои модные штаны, и встали как вкопанные. - Может, в Пятачок, а? – Заскулила за плечом Сёма, а я почувствовала, что Пятачок идёт [ой], потому что я уже пописала. В огромном помещении стоял постамент. Такой, сука, каменный постамент. Как под памятником Ленину. Но Ленина там не было. Потому что вместо Ленина, на постаменте стоял унитаз. И очередь к унитазу выстроилась. Нехуйственная такая очередь. Из баб. И из мужиков тоже. В тот момент, когда мы с Сёмой вошли в этот коммунальный санузел, на унитазе сидела косоглазая бабушка Гарри Поттера, и увлечённо гадила, теребя в руках клочок газеты. Очередь с завистью взирала на счастливицу, и переминалась с ноги на ногу. - Домой хочу-у-у… - Захныкала Сёму, и тут же получила затрещину. Не от меня. Я даже не поняла сначала, отчего моя подруга, сделав странный пируэт, и потеряв при этом лаковое сабо, вдруг наебнулась к подножию памятника срущим людям. Я не поняла, и обернулась. И истина мне открылась во всей своей ужасающей откровенности. Позади меня стояли три бабищи. Огромные бабищи с лицами даунов. Они стояли, смотрели на меня пустыми глазами, и жевали жувачку. Та бабища, у которой была юбка в горох, наклонилась ко мне, и басом спросила: - Вы откуда, блять, сюда припёрлись, суки мрачные? Промышляете в чужом огороде? К Славику пришли, проститутки? Видали мы, как вы на него зырили. Особенно ты! – Баба ткнула в меня пальцем-сарделькой, и я присоединилаясь к Сёме. – Аж слюни распустила, блядища! - Мы из Мос.. – Начала Сёма, но я больно её ущипнула, и пискнула: - Мы с Мостков приехали… - Какие Мостки, бля? – Грозно пожевала жувачку баба в горох, и пошевелила кустистыми бровями. – Это где такое? В Москве, что ли?! А я ебу? Понятия не имею, где это, и чо такое. Но сказать сейчас слово «Москва» было равносильно тому, что подвалить к компании бритоголовых людей в тяжёлых ботинках, и сказать с ярко выраженным акцентом: «Я твою маму ебаль». Жить очень хотелось. - Это далеко. Это в… Это под Саратовом. Мы оттуда, из Саратова. То есть, из Мостков, что под Саратовом… Поток мысли у меня иссяк, и я с надеждой подняла голову вверх, и посмотрела на срущую бабушку. Бабушка меня проигнорировала, а Сёма уже начинала терять сознание. Бабищи переглянусь, и стали громко чавкать. Мы с Сёмой ждали вердикта. - А хули вы сюда пришли? – Наконец, спросила нас бабо[ой] в горох, и снова шевельнула бровью. - А мы слыхали у себя в Мостках, что круче «Старого Замка» клуба нету. Что самые красивые девушки тут тусуют, и что тут роскошно и богато очень… Мы посмотреть приехали, потом в Мостках всем нашим расскажем. – Я уже не знала, чо такого сказать этой машине для убийства, чтобы она выпустила нас с Сёмой отсюда живыми. - И в Саратове всем расскажи. – Вдруг подала голос вторая бабо[ой], с татуировкой на пальцах. – Ты всем там расскажи, что «Старый Замок» - это… Это… - Словарный запас у бабы закончился, поэтому она просто выплюнула свою жувачку в середину соей пышной причёски, и закончила: - Можете уёбывать отсюда. - Спасибо, тётенька!!! – Заорала Сёма, и понеслась к выходу, не оглядываясь назад. Я её не винила. Потому что поступила точно так же. Мы вылетели из «Старого Замка», проебали Сёмины лаковые сабо, споткнулись и упали раза по два, но довольно-таки быстро добежали до ООО «Пятачок». - Поссым, и по рыбке? – Виновато спросила я у Сёмы, глядя как она трясущимися руками стягивает с себя штаны фирмы «Хунь Пынь Чоу». - По пивку, и в Москву. – Твёрдо ответила Сёма, и тихо, по-фашистски, пукнула. – Ебала я в рот такие километровые хуи, ага. … Вы были на даче у моего деда? Конечно, нет. Что вы там забыли? Я и сама там не была уже лет десять. Да и хуй пустил бы вас мой дед к себе на дачу… [ой] вы там ему были бы нужны? А вот я бы пустила. И настоятельно рекомендовала бы посетить знаменитый клуб «Старый Замок». Ведь, если вы никогда не были на дансинге в «Старом Замке» - вы прожили бессмысленную жизнь. «Лёлик, солнце, я тебя люблю, но замуж не пойду…» - запел мой телефон, и я нажала на зелёную кнопку: - Ну что, опять код домофона забыл? - А я его и не помнил никогда. - Даже так? Тогда [ой]уй домой. Ты должен его знать как номер своего паспорта. - А я и номер паспорта своего не знаю. - Это меняет дело. Нажимай двадцать шесть… - Нажал. - Гы, я тебя наебала. Сбрось двадцать шесть, нажимай четырнадцать, потом ключик, потом… Ты нажимаешь? - Нет. Ты ж глумишься, сука такая. - Блять… Послал Бог мудака на мою голову… Не глумлюсь я уже. Нажимай четырнадцать… - Я уже в лифте, гы. - Один-ноль в твою пользу, Боков. Нажимаю на красную телефонную кнопку, и иду открывать дверь. - Припёрся? – риторически спрашиваю я у четырёх пакетов с рекламой супермаркета «Седьмой континент» - Не припёрся, а честь тебе оказал великую, дура. Подвинься, я войду… Слушай, ты когда этот сиротский коврик выбросишь, а? Каждый раз как захожу, и его вижу – мне плакать хочется. Тебе новый подарить? - Подари. А чо ты мне принёс? Четыре пакета опускаются на пол, и за ними появляется красное лицо Бокова. - [ой] и луку мешок. Всё, что просила – то и принёс. - А почему так много? - А потому что я не первый год тебя знаю. Щас половина в помойку уйдёт, кулинар, блин. Хмурюсь. - А хули тогда ко мне пришёл? Шёл бы в ресторан. - Знаешь, после двух тортов с кремовыми розочками потом непременно тянет на Бородинский хлебушек. - Говнюк. - Я тебя тоже люблю. Иди, пакеты разбирай. Пока Боков моет руки, я разбираю пакеты. Сметана, масло, сгущёнка, консервированные персики… - Боков! – Ору куда-то, - Боков! А соду купил? Слышен звук воды, спускаемой в унитаз, и голос Бокова: - Блять, у тебя хоть что-нибудь дома есть, а? Муки нету, масла нету, соды, блять – и той нету! - У меня есть на жопе шерсть. А соды нету. Зачем она мне? - Действительно. Зачем она тебе? От водянки мозга сода, по-моему, не помогает. - Это точно. Как вспомню, сколько я на тебя тогда соды перевела – и всё зря… - А по жопе? - А по яйцам? - А поцеловать? Целую розовую Боковскую щёку, и командую: - Так, открой мне вон ту банку… Нет, не персики, сначала сгущёнку. Ага… Потом масло возьми, и сунь на десять секунд в микроволновку. Только фольгу сними. И миску вон ту дай. Энергично взбиваю миксером в миске ингридиенты. - Боков? - Что ещё? - Слушай, у меня мужик новый… - Ёбаная тётя, как ты исхудала… Кто на этот раз? Где откопала? - Боков, это любовь. Точно. Я прям уверена. Зовут Петей, познакомились в метро. Там какой-то упырь мне на ногу чуть не нассал, а Петя ему дал… - В жопу? - По себе не суди. В гычу. - Романтично. Уже романтично. Продолжай. - Не буду. Ты глумишься. - Держи персики… Блин, ну куда ты грязными лапами за банку, а? Руки вытри… Вот… Да не глумлюсь я. Просто про твоих Петь я восемь лет слышу. И вечно у тебя любовь до гроба. - Миску возьми. Ага… Вон туда её… Теперь муку отмерь, два стакана. Фартук напяль, испачкаешься… Боков, у тебя чёрствое сердце. И души нет. Я влюбилась. - Хуй большой? - Хуй большой. Тьфу, блять… Не знаю я, какой у него хуй. Дай сметану. - На. Всё с тобой понятно. Отворачиваюсь, и наливаю жидкое тесто в форму. - Ничего тебе не понятно. Я – баба. Я имею право… - Да ты всё подряд имеешь. - А вот и нет! - А вот и да! С грохотом захлопываю дверцу духовки. - Вот [ой] ты пришёл, спрашивается? - На тортик. - Вот сиди, и жди свой тортик, понял? Зараза… Вытираю руки о полотенце, и прикуриваю сигарету: - Форточку открой, и сними фартук. Поварёнок, блять. - Тебе соку налить? - Налей. Вот почему ты, Боков, такая циничная тварь, а? Скажи мне! - Нет, Лидка. Я не тварь. Я – твоя совесть. - Ебала я такую совесть. - Это точно. Я же сказал, что ты всё подряд… - Три раза по пьяни нещитово. - Двадцать четыре. И по трезвому. - Считал? - А то ж… Это тебе как жопу вытереть, а вот я… - Ненавижу. - И я тебя. Тортик не сгорит? Выбрасываю окурок в форточку, и бегу к плите. - Дай прихватку. Да не эту, а вон ту, толстую. Жёлтая у меня для красоты тут висит. Отворачивая лицо от духовки, вытаскиваю противень. - Сгорел? – интересуется Боков. - Хуй тебе. Дай доску разделочную. И нож. Вываливаю круглый толстый корж на доску, и начинаю осторожно разрезать его на два тонких пласта. - Лидк… Молчу. - Лидосина… Молчу. - Ладно, извини. Хуйню сморозил. Молчу. Снова молчу. Опираюсь двумя руками на стол, и поворачиваюсь к Бокову: - В том-то и дело, что не хуйню… - Брось, Лидк. Нормальная ты баба. Петя у тебя? Замечательно. Наверняка Петя этот хороший мужик. Ты меня не слушай, я ж из ревности всё. Тупо смотрю на пар, поднимающийся из разрезанного коржа… - Боков, он безработный алкаш… - Преувеличиваешь небось. Наверное, пиво пьёт по пятницам? - И по субботам. И водку в воскресенье. - Ну и я пью. И пиво люблю. И водку по воскресеньям. Сегодня у нас что? Воскресенье? Слушай, у тебя водка есть? - Не надо, Боков. Я дура. Я знаю… Тёплые руки на моих плечах. Носом почти ткнулась в остывшее тесто. - Не плачь. Ты пойми, я ж добра тебе хочу. Я ж сам за тебя в огонь и воду, знаешь ведь… Шмыгаю носом. - Добра… А кто в пятом класе мне чуть череп арматурой не проломил, а? - Опять двадцать пять… Сто раз тебе говорил: я тебя со Скотниковой перепутал! - Врёшь ты всё, и ссышь ты в тумбу. Скотникова выше меня ростом! И жопа у неё была метр на метр! Как ты нас перепутать мог? - Ой, не надо ля-ля… Жопа у Ирки была что надо. И сиськи уже тогда клёвые. А у тебя их до сих пор нету. - Есть! - Нету! - Есть! Злюсь уже. - Есть. И красивые… Улыбнулась. - Боков, и не думай даже… - Я и не думаю. Я уже пять лет ни о чём таком не думаю. Поворачиваюсь к нему лицом, и смотрю прямо в глаза: - Динька… Ты на меня не обижаешься? - Корж остыл? Давай крем намазывай. Я персики порезал, щас дам. - Динь, ты не обижаешься? - Нет. - Боков… Ты… Ты мой лучший друг. Даже больше. Ты мой брат. У тебя даже улыбка как у меня… - Это у тебя, как у меня. Я тебя старше на полтора месяца. - Пусть так. Я люблю тебя. Я очень сильно тебя люблю. Вот скажут мне: «Сдохнешь за него?» - я отвечу: «Как [ой] срать!» - Ну и дура. У тебя ребёнок же. - Не дура. Вот именно потому ты и не умрёшь. Никогда-никогда. Чтобы я дышала этим говённым московским воздухом, и спокойно растила сына… Я тебя люблю.. - Но замуж не пойду? Засмеялась, и прижалась к Бокову: - Знал бы ты, какая песня у меня на телефона на тебя выставлена… - Догадываюсь. Делай торт. Я сюда жрать пришёл вообще-то. Быстро размазываю деревянной ложкой крем по коржу, и начинаю выкладывать на него персики. - Динь, у меня конфорка не фурычит. - Какая? - Вот эта, крайняя… - Отдойди, посмотрю. Выкладываю второй слой персиков, и, скосив глаза в сторону, наблюдаю за Боковым. - Отвёртка есть? - Какая? - Крестовая. - Есть. - Давай. Хотя не лезь, делай торт. Сам возьму. Боже мой, Лида… Я завтра к тебе приду, и подарю тебе набор отвёрток. - Подари. И коврик. - Хуй тебе. Отвёртками обойдёшься. Начинаю украшать торт ананасами. - Боков… - Что? Возится в плите, и на меня не смотрит. Ну и хорошо. - Боков, а знаешь почему у нас никогда ничего не получилось бы? - Знаю. Потому что если бы у тебя был хуй – ты была бы Боковым. - Точно. Мы одинаковые, Динь. Под копирку, блять… - Хорош оправдывться. Скажи ты прямо: у меня хуй кривой, да? Роняю на пол кусок ананаса, и смотрю на Боковскую спину: - Ёбу дался?! Кто тебе такое сказал?! - Катька моя… - Плюнь ей в рожу. Охуела она у тебя совсем. Распустил бабу свою, Боков! Хуй ей твой, блять, кривой… Она на себя в зеркало смотрела, чмо тамбовское?! - Таганрогское.. И она не чмо! Ты базар-то фильтруй. - Да пошёл ты со своей Катей! Я сразу тебе сказала: мне она не нравится! А ты-то развонялся: «Я её люблю, она [ой]атая…» Вот живи теперь со своей лимитой, и не жалуйся! - Да лучше с лимитой, чем с… - Чем с кем?! Боков осёкся, и повернулся ко мне лицом. - Чем с кем?! Отвечай! - Лид… - Заткнись. Ты мне ответь: ты на кого намекал, а? Димы нет уже! Умер Димка мой! Ну, давай, скажи! Скажи, с кем я жила? От чего он умер? Ты же знаешь! Боков кидает на пол отвёртку, и одним рывком хватает меня за руки. - Успокойся, дурочка. У меня и в мыслях ничего такого не было, ты что?! - Я что? Я ничего! А вот ты… И разревелась. - Тихо-тихо… Шшшшшш… Тихо, родная, успокойся… Господи, за что мне это всё? Успокойся, маленькая… - Боков… - Всхлипываю, - Боков, тебе-то хорошо… У тебя Катюха есть… А я… - Ну и у тебя будет. Всё у тебя будет. Не разменивайся ты по мелочам. И не ищи. Само всё придёт. - После Димки? - После Димки. Он, вот, смотрит на тебя сверху, и думает: «Какая же у меня жена дура… Её такой хороший мужик тут утешает и любит между прочим, а она ревёт… А Бокову доверять можно, он Лидку не обидит никогда. Никогда-никогда». Вот что он щас думает. А ты плачешь… - Я не могу, Динь… - А я знаю. Зато ты плакать перестала. Вытираю нос салфеткой. - А я тортик уже сделала. - Отлично! Ух, щас наебну Лидкиного фирменного тортика… Давай сюда нож! Так, я себе сразу половину отчекрыжу, ладно? Я ещё папе отнесу. - Отнеси. Как он там, кстати? - Да как всегда. То дома, то по блядям. - Всегда по-хорошему охуеваю с твоего папы. Столько лет мужику, а всё по бабам… - А я с твоего папы охуеваю. Такой мужик, а женился, блять, на твоей маме… - Это точно. Ешь, давай. - Ем. Спасибо, торт – отпад. Жалко, редко его печёшь. - Только для тебя, кстати. - Знаю. И горжусь этим шопесдец. Собираю по кухне грязную посуду, подметаю крошки с пола, подливаю Диньке чаю… - Вот и воскресенье прошло… - И что? Отличное было воскресенье, кстати. Тортик опять же… - Динь.. - Аюшки? - А я тебе всё снюсь, да? Динька наклоняется над чашкой, и долго-долго пьёт. Я терпеливо жду. - Да. Знаешь, мне вот сон вчера опять приснился. Прям кино снимать можно. Снится, что мне двести лет. Прикинь? Все уже забыли об этом, естественно, и вот иду я к тебе в гости. Подхожу к твоему подъезду, и подбираю флешку, на которой твой код домофона записан, чтоб в голову её засунуть. И тут из подъезда выскакивает парнишка. Меня увидел, глазки опустил. «Здрасьте» говорит. Я ему: «Сынок, ты от бабы Лиды, поди?» Да, говорит, от неё… А лет тебе, спрашиваю, сколько? – «Тридцать семь…» И вот стою я, и думаю: «Вот [ой], сцуко, ничего не изменилось. И Лидка всё так же по молодняку, и я к ней с пивом в гости..» Как в той песне: «И нисколько мы с тобой не постарели, только волосы немного поседели…» И почему-то я весь сон шатался по Москве с авоськой. С натуральной такой авоськой-сеточкой… Вот такой сон, да… Вожу ладонью по скатерти, и смотрю на свои руки. - Не постарела? - Ни капли. - Дураки мы с тобой, Боков… Ведь всё могло быть по-другому… - Не знаю. Не думаю об этом. Но, знаешь что? - Что? Оторвала взгляд от своих рук, и посмотрела Диньке в лицо. - Если Катька меня выгонит… Если вдруг она меня выгонит… Пауза. Я жду, и не тороплю его. - Я приду к тебе. Жить. Примешь? Проглатываю ком в горле, и киваю: - Приму. Но жить ты будешь у меня в кладовке. Идёт? - Идёт. Встаю, и начинаю упаковывать в пластиковый контейнер остатки торта. Для Боковского папы. Упаковала, и торжественно вручила пакет Бокову: - Контейнер потом верни. - Обязательно. - Когда теперь приедешь? - А когда нужно? - Всегда. - Тогда я остаюсь. - Хуй тебе. Иди к папе. Давай через недельку приезжай, а? - На тортик? - Да размечтался. На пиво. Пиво с тебя, хата с меня. - А ночевать оставишь? - В маленькой комнате, с собакой. Будешь там спать? - Буду. Мы с ним давно подружились. - Ну, тогда дай я тебя хоть поцелую… Едва касаюсь губами Динькиных губ, задерживаюсь ровно настолько, чтоб успеть отпрянуть в тот момент, когда Динькины губы начнут приоткрываться, и распахиваю дверь. - Домой придёшь – позвони. - Хорошо. - Я люблю тебя, Боков… - И я тебя. Не скучай. Я закрываю дверь, и возвращаюсь на кухню. Я мою посуду и плиту. Я подбираю с пола обрывки изоленты и отвёртки. Я вытираю стол. И почему-то плачу…
